В гуннское время погибло много племён и отдельных родов, а у варваров потерявший родичей человек становится существом низшего сорта. Его и в своём-то племени, уцелей другие роды, будут считать неполноценным, его голос не будет слышен, он не получит своей доли вровень с имеющими свой род счастливцами. Хорошо, если его из милости возьмёт в свою дружину король или конунг поменьше, но и там он будет неравен имеющим сородичей соратникам. И потому те осколки погибших родов и племён, которые считают, что лучше быть вольным волком, чем битой и голодной собакой на чужой цепи, объединяются в шайки и становятся скамарами (слово это лангобардское, ибо этому племени особенно досталось в Каталаунской битве среди воинств, шедших с Аттилой, так что среди отколовшихся и застрявших на земле будущего Ругиланда их речь преобладала). Но позже к ним присоединяются и беглецы из своих вполне благополучных родов и племен, даже римлян принимают иной раз, а причины бегства могут быть разные — грех ли какой перед своими, просто ли неуживчивость в привычной для других, а этим натирающей шею родовой организации. Первые римляне тоже были такими скамарами и характеры у них были тоже скверные, оттого-то, в конце концов, и стали они создателями такой громады, пройдя по трупам и руинам тысячи миль во все стороны света. Но им повезло, как никому до них, а так-то всегда и везде такие были. В Галлии таких вот вольных удальцов звали варгами, а у гуннов объединение связанных не кровным родством, а судьбой воинов-одиночек называли «орда». Туда принимали тоже любого — хоть беглого раба, хоть пастуха без стада, хоть солдата без командира, хоть сына вождя погибшего рода или племени. Но вообще-то римлянам среди них трудно — они всё же люди иного мира и потому в одной шайке с варварами не выживают, а чаще объединяются в свои собственные разбойничьи шайки, на то у юристов и есть термин «латронес» — «разбойники». Среди многих скамарских шаек на месте нынешнего Ругиланда была одна такая, но всё же подавляющее большинство скамаров были варварами. И — это они сейчас шайка, когда только возникает их единство, а при удаче отдельные шайки могут слиться в войско — «орду», численно равное доброму племени, прорасти изнутри общими традициями, родственными связями и через два-три поколения стать племенем. Алеманны как раз этот путь прошли, сложившись из осколков свевов и других прирейнских германских племён, недаром их племенное название означает «сброд»… Но гунны были слишком сильны, чтобы скамарам можно было поживиться за их счёт или счёт их союзников. Требовалось такое место, чтобы гунны и другие сильные соседи не мешали, а добыча была бы близкой и посильной. Иначе они стали бы не скамарами, а мирными поселенцами вроде моих знакомцев в опустевшей Скарабантии. И по всей долине Данубия в принорикской зоне только нынешний Ругиланд подходил для этого — северный аналог округи Фавианиса и Комагениса, хотя никогда в империю не входил, но несомненно к этой округе прилежит, как дом хозяина прилежит к скотному двору. Северный берег Данубия выше южного, господствует над ним, словно приглашает кого-то именно здесь поселиться, а добычу на южном берегу брать. Именно здесь, в одном-единственном месте на всём норикском отрезке долины Данубия… Вот и собрались скамары именно здесь, и взвыли римляне на южном берегу, хотя и так уже после двойного прохождения воинств Аттилы голоса у них были сорваны до хрипа… И к тому же — для сильных соседей здесь поживы не было, ибо на нашем берегу население при подходе сильного врага укрылось бы за стены городов, а на северном со скамаров взять было нечего, да и сопротивление они оказали бы отчаянное, ибо деваться им было бы некуда. А для них добыча была рядом и на виду: не могли же горожане в поле не выходить, скот не выгонять, за стенами всю жизнь отсиживаться…
…Десять дней я провёл в Скарабантии. За всю жизнь душу отводил, слушал, рассказывал, спорил — и думал. Тысячи и тысячи людей в Норике обречены на смерть, а ведь их можно спасти — только собрать, как собрали своих земляков неизвестные мне вожаки из Саварии и Скарабантии, и увести их из долины смерти, которой уже стала для них становиться долина Данубия. Не в первый раз, кстати… Уже ходила по ней смерть, когда кельты, заполнив Галлию и почти всю Испанию, хлынули на восток, завернув одним из потоков и в Италию, до Рима дойдя, гусями спасённого, но от выкупа не отвертевшегося. Здесь ведь совсем другие люди жили, подобные иллирийцам или жителям Пиренейских ущелий, а их тогда выбили до последнего норики — это кельтское племя, давшее новое имя этой земле… Конечно, мне будет в тысячу раз труднее, чем тем вожакам, но дело стоит того, чтобы отдаться ему без остатка, я видел достаточно мертвецов, чтобы попытаться помешать дальнейшему возрастанию их численности. Здесь это можно — в пограничных зонах всегда живут люди более толковые, более энергичные, а здесь, в проходном дворе не только Европы, но — что важнее — империи, где проходил главный поток движения людей и грузов между северным и южным морскими путями, здесь солдаты проходивших по служебной надобности или в годы мятежей легионов просто не могли не оставить, по доброму согласию с норичанками или в результате насилия, своих потомков — потомков воинов, потомков отборных и неспокойных людей. Здесь меньше людишек, пожирателей пищи и производителей дерьма, и больше именно людей. Здесь найдутся такие, кого можно возглавить. Отдать жизнь свою для спасения вот этих, ещё не знающих обо мне, но уже прозреваемых мною людей для земной их жизни, а не для загробной — вот цель, достойная именно человека, а не холуя Божьего. Пусть живут, любят и ненавидят, спорят и ошибаются, пусть и глупости совершают — не они, так потомки их поумнеют, было бы кому умнеть! А дела ведь тогда шли так, что казалось: через полсотни лет ни варваров, ни римлян с ромеями не останется, некому будет ни умнеть, ни глупеть. Сейчас положение немногим лучше, впереди мириады смертей и гибель целых народов, но я смотрю на происходящее с иной, прежде недоступной мне высоты и больше вижу. Мы с вами делаем своё дело здесь, а в других местах действуют свои Северины, Луциллы и Марцианы. Я не шучу. Они есть в каждом племени, в каждом народе, хотя не всем суждена удача. У ругов пытается эту задачу решить Фердерух, но он обречён, ибо выбрал неверный способ достижения цели. Но кому-то где-то повезёт, и спасённые им люди будут не только живы, но и — помня о своём спасителе — поумнеют в сравнении с прежним своим состоянием. У тех же ругов таким спасителем может стать Фредерик, если вы его не загубите, спасая своих. Я, во всяком случае, желаю ему удачи, и кое-что для этого успел сделать…