А ведь мне было нужно, как певцу, сразу взять верную ноту и впоследствии ни разу не уклониться от мелодии и не сфальшивить. Роль была уже выбрана, маска уже скрыла моё истинное лицо, и снять её или сменить я уже не мог даже для спасения собственной гибелью, собственным крушением целого города — всё равно без меня весь Норик был бы обречён, не в этот раз, так позже (я ещё не знал, как приблизилось это «позже», ведь скамары уже заняли Комагенис, о чём никто не знал в Астурисе и никто пока не мог сообщить мне). Так-то вот… Речь шла о судьбе несравненно большего числа людей, обо всём Норике…
Я пришёл в церковь и — ещё до начала службы — начал проповедь. Призвал всех, ввиду неких вражеских козней, предаться молитвам, посту и раздаче милостыни, заранее зная, что не поверят, что сочтут мои слова бредом фанатика, коих я сам терпеть не мог и сейчас не могу. Но — если бы они мне всё же поверили! Ещё были в запасе часы. Я успел бы отобрать из молящейся, охваченной экстазом толпы годных в вожаки людей, подчинил бы им боеспособных, вывел бы в безопасное место женщин и детей, устроил бы на подходе к городу засады — было, где устроить их для тяжёлой готской конницы. Я недаром обошёл столько земель и видел столько смертей: научился не только скорбеть о погибших, но и убивать убийц — необходимо такое умение в этом волчьем мире. Вы видели под Батависом и на стенах Лавриака, что я владею искусством военачальника, а по пути в Астурис я присматривался к местности глазами военного — на всякий случай, как и все годы потом тоже не забывал это сделать… Но пресвитеры не дали своей пастве поверить мне, хотя был миг, когда весы удачи качнулись было в мою сторону. И тогда я предрёк погибель граду сему, велел приютившему меня и верившему мне старику-сторожу уходить в Комагенис, и ушёл сам. Из леса я видел пламя над Астурисом, слышал вопли убиваемых людей, видел угоняемых пленников. Никто не бежал в лес, где я задержался, никто позже не вернулся из готского плена. Уцелели мы двое, да позже объявились несколько астурисцев, по делам торговли оказавшихся в других городах Норика…
Я попал в Комагенис раньше еле ковылявшего старика и попал из огня в пламя. Я попал в город, захваченный скамарами. Я уже говорил, что нынешний Ругиланд был тогда раем для скамаров. Но и в раю бывает тесновато при столь воинственных праведниках. И нашлись среди скамарских вожаков умные люди, решившие создать скамарское государство. Да, умные, умевшие смотреть вперёд на несколько шагов дальше, чем их конкуренты — вожаки других шаек. Но я-то умел смотреть дальше, и мне очень не понравились неминуемые последствия их вторжения на римский берег.
Крупный отряд скамаров без боя захватил Комагенис и не стал его грабить — хорошо? Да, если бы это было в Риме, а не на рубеже Римского Мира. Жителям предложено покровительство и защита, они принуждены заключить с захватчиками союз, то есть и у них есть какие-то права, как даже лошадь имеет право на заботу всадника, а то не повезёт — хорошо? В отряде — дисциплина, ни грабежей, ни насилий — хорошо? Ни войти в город, ни выйти из него нельзя без разрешения стражи — нехорошо? Нет, объяснимо и терпимо. И уже пришло под руку удачливого вождя первое пополнение со скамарского берега. И ещё немного — хлынут потоком, начнут расширять свою территорию, подчинят Фавианис…
А что потом?! А потом найдутся уже не среди скамаров, а среди сильных соседних племён такие, кто скажет: «Это что же такое — какие-то скамары такой кусок отхватили? Это мы должны его сожрать!» И первыми это скажут готы, только что уничтожившие Астурис. А силы, способной их остановить, не было в ту пору. Я ведь думал в Астурисе об отпоре лишь тому отряду, который шёл к городу, но о борьбе со всем племенем не то что всему Норику в целом — даже Восточной империи думать в ту пору не следовало слишком уверенно. И стали бы норикские римляне прахом под ногами у дерущихся насмерть варваров. Скорее всего, было бы именно так — не девять из десяти за это, а девяносто девять из ста… Но на беду скамаров в Комагенис пришёл я. Стража загородила было мне дорогу, но при владении «сэтэп-са» нетрудно преодолеть такую преграду при знании языка, а я владел готским с детства и они в латыни смыслили…Так что пропустили — и забыли, что кто-то прошёл, и начальству не доложили, а в городе у них не успели появиться достаточно верные осведомители — времени не хватило, нашлись бы чуть позже, так что мой приход остался незамеченным для скамаров. Я ничего не стал рассказывать о событиях в Астурисе — у комагенисцев своих хлопот и тревог хватало, а сторож мой ещё не пришёл. И пошёл я прямо в церковь, и опять начал говорить о молитвах, постах, покаянии и о небесной награде за такое хорошее поведение — какой именно награде, не поминая. Каждый мог её представить по-своему… И тут подоспел сторож из Астуриса. Его, вестника беды, пропустила стража, расспросили вожаки отряда, была поднята боевая тревога, и скамары кинулись на стены и в засады вне стен — им временно стало не до горожан. А сторож рассказал горожанам о моём так страшно сбывшемся пророчестве — и мне на этот раз поверили, ибо хотели верить, ибо в себя и в своих пресвитеров у них веры не было. А что такое готы — здесь знали со времён Алариха, и помнили, как потомки алариховых вестготов и эти — остготы — сошлись на Каталаунских полях, братья против братьев, и никто не одолел, что и заставило Аттилу повернуть назад: он шёл не за небывалыми потерями, а за добычей. Готская сила котировалась на самом высоком уровне, скамарская — куда ниже. Значит — надежда только на Бога и его слугу, только что именем Божьим предсказавшего гибель Астуриса, а сейчас обещающего небесную награду, если оплатить её молитвами, постами, покаяниями, и — не в такой момент жалеть своё добро! — милостыней. Так неужели же уклонимся от этой последней соломинки?! Все повалили в церковь — параличных стариков и младенцев потащили, вокруг неё толпились, а ведь уже зима начиналась.