Не успели фавианисцы опомниться от одного чуда и оправиться от вызвавших его необходимость причин, как на их головы свалилась новая неприятность, срочно потребовавшая нового чуда. Данубий переплыл отряд скамаров и началась охота на работавших на полях людей, угон скота. Разбойничали нагло, не ожидая сопротивления — ведь остатки гарнизона с трибуном Мамертином во главе были уже учёными и не смели высунуть носа за стены. Да и то — жалованья им давно никто не платил, жили на пожертвования горожан, оружие покупали сами, так что часть гарнизона уже давно разбрелась из казарм. В Астурисе и Комагенисе вообще гарнизонов не оставалось к моему приходу, тут хоть что-то сохранилось, но даже стены в случае штурма им было бы нелегко отстоять, а в поле они и вовсе не могли тягаться со скамарами — отборными удальцами, неслучайно предпочитавшими жизнь вольных волков жизни дворовых псов, неслучайно выжившими, когда полегли их сородичи. Но я следил со стены за скамарами и видел их беспечность. В другой раз они поумнеют, как поумнели те, что остались на берегу против Комагениса, но сейчас… И я пообещал Мамертину помощь Господа и бескровную победу — если будет вести дело, по чину ему положенное, разумно. И для ободрения его, да и с задумкой на будущее в случае полного успеха, пошёл с его отрядом. Мы настигли их на привале в двух милях от города — у ручья Тиганция. Они не успели даже вскочить, не то что развернуться для боя, да и пленники на них кинулись. Быть разбитыми так глупо, без боя и крови, для таких людей страшнее разгрома в бою. Души их были потрясены, и я этим воспользовался — когда после должного увещания на готском языке отпустил их восвояси, среди них было уже несколько преданных мне людей. Конечно, тут мало было знания языка, умения внушать, Христовой проповеди — надо было понимать их жизнь и уметь определить характер каждого… Заодно и все воины Фавианиса стали моими — это тоже немалого стоило. Мамертин потом, когда нас окончательно взяли под защиту руги и гарнизон был распущен, стал даже с моей помощью епископом в Лавриаке — звание трибуна помогло ему в духовной карьере. К сожалению, он не дожил до решающих дней, и я немало крови испортил себе с его преемником в дни обороны города… И для горожан, особенно для спасённых пленников, я стал ещё более авторитетным «мужем Божьим».
Помните условие? Не Северин творит чудеса, а Бог через Северина. Столько чудес — не многовато ли для земного человека? Он и так, этот человек, оказался не там, где хотел, и занялся он не тем, к чему стремился. А стремился он — знайте, фавианисцы, — к отшельничеству. Хотел забраться в местечко поукромнее и молиться — за свое личное спасение и за всех римлян, всех христиан, всех сынов Адамовых, всех праведников и всех грешников. Не пустил Господь в Италию, а я и в Норике этим займусь, благо Он временно отложил меня — свой новый инструмент и кем-то другим занялся.
Я умышленно озорничал с такой трактовкой, пародируя несторианскую догму, которая, как вы знаете, если её несколько огрубить, рассматривает Христа, как самого обычного человека, на которого вдруг снизошла божественная благодать. И позже я не раз допускал такое вот озорство с самым серьёзным видом — не чтобы душу отвести, а чтобы не ждущий такой наглости враг, противник, просто невольный партнёр-препятствие (бывают разные уровни противостояния тебе и твоему делу, да и люди на этих уровнях тоже разные) не смог мне противодействовать, ибо моё поведение было непостижимым для него. Возможно, что и вам доведётся так поступать… Вот и удалился я из Фавианиса и стал строить эту келейку. Но меня и здесь не оставляли в покое — десятками шли, всем нужна помощь, требовались душеспасительные беседы, кое-кому исцеление — и ведь это было мне самому нужно, чтобы шли, чтобы не отставали, но и погрязнуть в мелочах было нельзя никак, а как удержаться на острие меча между этими крайностями?! Для того и была эта моя игра — святой Северин бежит от своей свалившейся с неба чрезмерной святости, лезет в келейку, как клоп в щель, а его оттуда не то мольба людская, не то воля Божья гонит наружу…
Но келейку я себе всё равно срубил сам, а вот у горожан попросил помощи в строительстве ни много, ни мало — монастыря. Разумеется, начато было с малого, потом братия сама взялась за дело, но начато было фавианисским людом по моей просьбе — начато радостно, не то что безропотно. Стены помочь уже вряд ли могли — так как же не вложить силы в эту обитель Духа Божественного, через меня защиту свою на них изливающего?! Они и сами что-то такое подумывали, но сформулировать не могли, а мои люди с моей подсказки им эту формулировку дали. Даже не одну, а целый набор — всякому свою. Вот не было у нас в Норике вообще монастырей, монашества не было, а ныне оно у нас здесь начинается… В других местах у монахов разве есть такой святой, как наш Северин? Он наших монахов в нужную сторону поведёт, для нас, фавианисцев, нужную, если мы первый норикский монастырь именно у себя возведём, как пасеку для ещё не прилетевших пчёл… И станет Фавианис духовной столицей для обоих Нориков, для этого стоит постараться и не пожалеть труда и пожертвований — зато к нам отовсюду повалят паломники и больные на исцеление, а это и польза немалая…