— Всё собирался, да время не слишком подходящее. Так и не побывал.
— А стоит теперь побывать. Эти земли оказались крепким орешком для имперских войск в годы Италийской войны — после первого знакомства с порядочками, которые принесли эти войска. И сейчас для лангобардов, так и не захвативших их. Не без норикских выходцев, не без братства святого Северина. Но вернусь к «Житию». Преемник Луцилла и Марциана Евгиппий написал его в 511 году, и я был очень заинтересован как им, так и приложенными письмами его к Пасхазию и Пасхазия к нему. Для меня это было крайне важно — прочесть о Маккавеях в письме Пасхазия. И так знал о подобных настроениях, а тут… Был у меня разговор с Теодерихом. Он только рукой махнул — «у меня своих таких оголтелых хватает, а ведь это носители воинской доблести народа. Не убивать же их всех — моих и ваших. Будем делать своё дело». Как же мы с ним тогда ошиблись! Плевать им всем было на царство земное, на счастье людей. Помешались на загробной жизни и на верности своей догме, своей крови, своему языку, своим и только своим обычаям. Остготские-то упрямцы помнили своё — как под их копьями и под копытами их коней гибли несчётные тысячи врагов, сколько добычи взяли, а тут портится готская порода от мира…
Но если их недовольство прорвалось уже после его смерти, при Амаласунте, то итоги деятельности Пасхазия и его единомышленников уже при Теодерихе привели к первой трещине, а потом года не проходило без заговоров и бунтов. В конце концов и Боэций не удержался, влез в такой заговор и погиб. И я не имел права — да, не имел! — его спасти. Ибо я служил не Теодериху, а делу, которому служили мы с ним оба. А Боэций на это дело, на жизни мириадов людей, этим делом оберегаемые, замахнулся… Его казнили в 525 году. Он писал свой труд даже в ночь перед казнью… Я помню, каким был тогда Теодерих — он видел, чувствовал, что всё его — и моё! — дело повисает над пропастью, и последние годы жизни уже не надеялся на его успех, на поумнение своих подданных с обеих сторон, просто не мог изменить себе…
И сейчас, когда нету уже ни его державы, ни его народа, я могу уверенно сказать, что он не зря прожил свою жизнь. Остался великий пример человечности как его, так и его преемников, благородных богатырей Тотилы и Тейи, возглавивших уже не почти полностью истреблённых сородичей, а всю Италию, погибшую в уже совсем безнадёжном бою, не отступая ни на шаг. Я не стану говорить об этой войне, о ней лучше рассказал Прокопий Кесарийский, а я уже не имел желания и власти, чтобы ввязываться в эту резню. Я не смог бы соединить свою руку с руками тех, кто оказался бы в числе моих соратников, ибо это их бессмысленная дурь загубила дело Теодериха и моё. Пусть они, хлебнув прелестей подданства святой кафолической империи, бросились потом к Тотиле и Тейе и дрались как истинные герои — их прежняя дурь обошлась слишком дорого, и я проклял всё это поколение. Нынешние тоже прокляты — не мною одним, а Судьбой. И я, желая тебе удачи, давая советы, не верю в неё. Даже если ты умрёшь своей смертью — от тебя останется лишь память, которую постараются затоптать твои же преемники. А тебе ведь придётся о деле своём молчать, и преемникам — новым «серым папам» — ты ничего рассказать не сможешь, как и твой предшественник тебе…
— А если пойти к нему и сказать то, что ты здесь говорил мне и вот ему — он не только писец, поверь! — неужели нет тому спасения?
— Даже если бы сам он был ангелом, он возглавлял великое множество дьяволов. Как и ты будешь возглавлять. Тебе придётся уразуметь за эвклидову, скажем, аксиому, что подавляющее большиство близких к власти людей безнадёжно испорчены, отравлены, заражены. Ты смог бы лишь держать его где-нибудь, используя как камень для заточки мыслей, для рождения истины в спорах с ним. И я думаю, что он нарочно подбросит тебе ложную мысль, чтобы ты свернул себе шею. Ты можешь надеяться только на безусловно своих людей, а рисковать этими своими и ещё даже не начатым делом… Чтобы спасать людей — надо их сначала иметь! Один не выстоишь! А впустишь одного нелюдя — и погибнут все, кого ты успел собрать… Могу назвать лишь несколько лиц, известных мне сейчас. Но сейчас ты должен кое-что ещё услышать. Прежде всего — я обещал помянуть Эрариха. Когда сдался Виттигис, и ромеи вроде бы одолели готов, их сборщики налогов довели всех италийцев до восстания обречённых — лишь бы умереть в бою, а не под палкой сборщика. На какой-то момент возглавил готов и приставших к ним италийцев Ильдибад, был убит из кровной мести каким-то идиотом, и тогда королём выбрали руга Эрариха. Громадина, говорун, но и боец не трусливый. Только вот он, оказавшись во главе всех италийцев, думал лишь о своих ругах. Начал ради них переговоры с Юстинианом, дело раскрылось, его убили… Не смей думать только о «своих»! Ищи их повсюду, но «свои» для тебя должны быть соратниками в борьбе за общее дело. А держись за всех. Тогда настоящие люди станут искать твоё дело, выйдут на «истинно твоих»; среди этих искавших и вышедших и отбирай, оставаясь в тени, настоящих из настоящих, отборнейших. Сам ты, скорее всего, погибнешь. А дело твоё может тогда выжить, продлиться, дождаться иного времени. Очень хочется, чтобы тебе улыбнулось хоть военное счастье… Лангобарды ведь уже выдыхаются. Они были биты всеми своими соседями и стали вдруг так сильны лишь потому, что все сильнейшие вокруг них погибли, а при мёртвом льве и шакал зубаст. Славяне могли бы их стереть в прах, но они пока громят земли империи, или отбиваются от аваров. А Италия после полутора десятилетий резни обезлюдела, а Юстиниан оскорбил Нарзеса, а солдатам жалованья не платили — вот они и кинулись сюда. И, помня судьбу готов, решили вырезать всё живое в Италии, чтобы некому было их предать когда-нибудь. Это вызвало невероятный с первого взгляда союз италийцев-побеждённых с ромейскими солдатами-победителями — как заяц с рысью или волком спасаются от наводнения на плывущем дереве. И то, что на наброшенном на италийскую землю лангобардском плаще оказалось столько прорех, что они уже не могут наложить заплату хоть на одну такую прореху — означает, что возникло какое-то равновесие сил. Это первое… Дальше — их король так щедро раздавал земли своим герцогам, что и сам остался без земли, а значит — без власти. Они подобны сейчас коннице, ворвавшейся во вражеский обоз и забывшей, что идёт бой. Им некогда, они спешились, побросали мечи и каждый обеими руками вцепляется в добычу и в волосы товарища. Помоги им в этом добром деле, и ты окончательно остановишь их натиск. Но удастся ли их уничтожить — не знаю. Зато знаю, что если они исчезнут — в возникшую пустоту придут славяне, авары, франки — эти со времён Италийской войны знают путь сюда. Так что не делай этой глупости. Ищи воинов, которые ели бы из твоих рук, как из рук кормильца, а не «серого папы», которые стали бы твоей личной дружиной. И с ними сумей найти опору среди лангобардов. Им завоевание тоже нелегко далось, многие роды ослабли или вовсе погибли, оставив лишь одиночек-скамаров, это же как раз лангобардское слово… Хотел бы я знать, что с отрезанным Внутренним Нориком, долго ли он продержится… Вдруг и оттуда сможешь получить какую-то помощь — именем Северина, например… Но повторяю — не верю в твою победу. Надеюсь лишь, что хоть что-то сумеешь начать, а кто-то — это «что-то» продолжит. На это — надеюсь…