Его размышления прервал дребезжащий звук стекла. Кто-то стучал в окно. Васька вздоргнул и остался на месте – с раскрытой Библией в руке… Мысленно сосчитал до десяти. В голове вертелось «не убий», «не прелюбодействуй», «возлюби ближнего своего как самого себя».
-А, ну нет его, отца Дмитрия, - раздался сиплый басок.- Ну службе он видать. Пойдём в церкву, Захар.
-Не Захар – господин старший полицай! – перебил его более зрелый мужской голос. – Учить тебя и учить, колдоёбина неотёсанная. Ка-а-к, звездану сейчас по затылку – к забубённой матери…
Раздался звонкий удар. У Васьки в носу и в горле перехватило. На мгновение он перестал дышать, только вслушивался в учащённый бой своего сердца.
-Виноватый, господин старший полицай. Больше не повторится, - промямлил сиплый.
-Знамо, что виноватый. А только что б больше на людях промеж нас с тобой меня по имени не кликал! Не при Советах небось…
Васька слушал шум удаляющихся шагов. Он представил, о чём бы они говорили с отцом Дмитрием. Затем окончательно успокоился, забрался на печь, где под лоскутным одеялом мурлыкал целый ворох котят. Одного из них, дымчатого с полосатым хвостиком он приласкал. Котёнок позволил ему потрепать себя за холку. Затем – лёг на спинку и показал свой пушистый животик. Погладив мягкое пушистое брюшко и насладившись мурканьем, Васька спрягнул с печки и скоро уже был на чердаке. Там громоздились ящики и плетёные корзины; в соломе дозревали фрукты и вызревали овощи. Среди них поражали воображениеспелые яблоки двух сортов, румяные и золотисто-зелёные. Похоже, что отец Дмитрий не на шутку увлекался скрещиванием разных сортов плодовых деревьев и был страстный садовод-любитель. Это располагало к глубокому общению, тем более, что по инструкции оперативной работы он обязан был делать это. Отталкиваясь от мелочей, сходных моментов - симпатий и антипатий.
…Он вглядывался в сельский пейзаж. Несколько раз проваливался в лёгкий, тревожащий душу, но приятный сон. Своим воображением он вызывал образ Люды, которая осталась там – в замёрзших руинах Сталинграда, где громоздились горы заледеневших трупов и техники, остановилось Время.
-Что, сын мой, печалишься? – услышал он внезапно над ухом голос священника. –Печалишься поди?
Оглянувшись, он увидал отца Дмитрия, стоявшего по грудь в проёме чердака, и мысленно пожурил себя за сон. Затем словно нехотя расправил мышцы, медленно привстал на руки и лёгким движением водрузил себя на ноги. Стопы тот час же пронзили миллиард тонких игл – приятное колющее тепло тут же разбежалось по телу…
-Да где там печалиться, батюшка. Вот, думаю о том, с чем пришёл к тебе. А ты как-то не торопишься…
-А мне зачем торопиться? Жизнь как песок речной, струится тихо и неспешно. И дело, ради которого живём, которому служим – защита Отечества, тоже торопления не терпит. Время разбрасывать камни и время их собирать, сказал мудрый царь Соломон. Хоть и еврей, но мудрый был, прости Господи, - отец Дмитрий осенил себя продолжительным крестом. – Спускайся-ка вниз. Чаю попьём с ватрушками, поговорим о нашем деле.
Васька весьма охотно проделал обратный путь по крепко сбитой лестнице, предварительно отряхнцв свой синий, заношенный костюм от соломы, паутины и пыли.
-А жена… - начал было он, прислушавшись – было необычайно тихо…
-А матушку с детишками я нынче же отправил к свёкру – помогать по хозяйству. Старый он стал, старуху свою похорнил. И предлог хороший, и никто не подумает, что я от глаз запираюсь и кого-то укрываю.
-А что, могут подумать? – насторожился Васька.
На всякий случай он прицелился по почкам, в сонную артерию и затылок, чтобы оглушить священника, если тот вздумает предать.
-Ты мысли подлые убери, сын мой. А то я их со пины чую, - рука отца Дмитрия превратилась в такой кулачище, что Ваське не по себе стало. – Ежели ко мне пришёл и пришёл наше общее дело вершить, не вздумай меня стращать подозрениями. Ежели пришёл – оставайся, ежели хочешь уйти, не доверяешь – уходи. Так и передай по начальству: мол, из доверия вышел поп. Весь был да вышел…
Васька хмыкнул:
-Ну, положим, думать как думаю – полагается мне по службе. Такая уж у меня служба, батюшка: всех подозревать и всех проверять. Да и у тебя тоже, раз с нами. А не понимать этого… - он нахмурился, взвешивая каждое слово. – Я конечно уважаю чувства верующих. Но вера, которая без сомнений, не поможет. Скорее навредит. Под сомнения всё нужно ставить, тогда подозрения отметутся. Иначе – в сплошном подозрении жить будешь и никакая вера не спасёт.
Отец Дмитрий остановился подле стола – лукавые искорки мелькнули из его глаз, скрытых ранее насупленными ресницами.
-То вера не в людей, а в Бога Вседержителя. Это сильней во стократ всех подозрений и всех приёмов хитрых, что сообразил человеческий ум. Даже пули сильней, от которому простому смертному несть защиты.
Лопаткой он вынул из печной заслонки горсть углей и засыпал их в златоглавый самовар. Затем вынул из-под лавки чистый, сияющий лаком сапог и принялся раздувать золотую горловину. Из буфета со стеклянными дверцами достал огромную фарфоровую тарелку, покрытую глазурью. На ней горкой высились ватрушки: все как на подбор здоровенные и толстые. От них исходила опара, и все они просились в рот.
Чай в заварнике оказался на редкость вкусным, из мяты с каким-то травами. Ватрушки точно таяли во рту – больше Ваську в сон не клонило. Настроенный серьёзно и решительно он наконец-то спросил:
-Батюшка, спасибо за хлеб без соли, за чай – отдельное… Только теперь мне за линию фронта нужно. Что вы на это скажите?
-Скажу только то, что хотел сказать. Жду к вечеру человека из лесу. Ему весточку с утра отнесли… не боись, сыночек мой. Как и куда придёт тот человек, дам знать. Он и поведёт тебя.
-Хорошо, буду ждать, - Васька стал разжимать кулаки, чтобыть ослабить подступившее напряжение.
Некоторое время они слушали, как муха бьётся о стекло. Затем Васька снова пригубил чай и спросил: