-Как там твой царь сказал? Время собирать камни, а время их разбрасывать7 Хм… Это что-то вроде – что посеешь, то и пожнёшь? Так?
-Так да не так, сын мой. Пожинающий семя вырастил, а семя есть Слово Божие. Первое изречённое Слово имя которому есть Бог-Логос. С него вся жизнь пошла. Из него, этого Послания от Всевышнего, и сотворена была. И разбрасывающий камни есть тот, кто тернии произростал, в кои семя то попадёт и сгинуть может. И имя тому – сатана, губитель рода человечьего и хулитель Слова Божьего.
-Да, мудрено ты это говоришь, батюшка. Стало быть… хм… Боюсь тебя обидеть, но получается – сатана сильнее Бога?
-Как так? – брови отца Дмитрия снова сошлись в суровой складке. – Что ты такое речёшь… с языка трясёшь, прости Господи?
Васька по-началу внутренне сжался, но затем продолжил:
А то и реку… Вот посуди сам, Бог , ты говоришь, сотворил всё. И землю, и небо, и воды. И нас на этой земле. И всю Вселенную… А сатану зачем было сотворять? Нет, ну ты – не увиливай, давай до конца. Прав я? Если Бог сотворил всё, то и сатану тоже сотворил? А зачем его было сотворить, прости Господи? Он –то с какого боку-припёку нам нужен? Сатана это зло, а с какого… извиняюсь, ляда Богу зло сотворять? Что б самому губить своё Слово в терниях и камнях? Не пойму я что-то, либо шибко грамотный стал…
Отец Дмитрий некоторое время сидел с открытым ртом. Затем глазща его сверкнули, а ладонь с шумом опустилась на столешницу. На ней вздрогнул и подпрыгнул весь чайный прибор. В следующий момент батюшка набрал в лёгкие воздух и отдышался, осенив себя знамением. При этом, затерявшиеся в бороде губы изрекли: «Прости, мя, Господи, грешнаго».
-Ну, ты охальник, сын мой. Хоть и грешен я, но слова твои… Сам дивлюсь, как только Бог позволил тебе их сказать…
-А как Бог позволил Гитлеру эту войну развязать? А убивать столько людей, женщин, стариков и детей – как позволил?
-Люди гибнут за грехи. За то, что не приняли Христа и Благую Весть его в сердце своём, - покраснел от напряжения отец Дмитрий. – Сын идёт на отца, отей на сына, брат – на брата… И даже дети малые, - вновь перекрестил он себя, - гибнут за грехи чужие, за грехи породивших их. А всякий рождённый уже зачат во грехе – это тебе известно?
-Ну, это всё философия, батюшка, - Васька напряг свой ум, наблюдая за кулаками отца Дмитрия. – Глубоко и слишком сложно для меня. Боюсь, не только для меня. Людям подавай обыкновенного человеческого счастья. А какое оно, это счастье? Что б досыта наесться. Что б жить и не тужить, без войны. Вот оно, счастье человеческое, - он вспомнил Люду и содрогнулся: - Что б любовь была. Вот оно – счастье обычное человеческое. Его ни на что не променяешь. А если что-то ожидает нас после смерти или кто-то… - он сощурился: - Ладно, пусть всё это нас ожидает. Но вот лично мне, если там нет ничего такого, на что мне рай? Да там же со скуки помереть можно…
-Вот опять ты за своё… - лицо священника стало свекольным, а глаза сделались печальные. – Прости его, Господи, ибо не ведает… Ты вот лучше подумай, - он даже привстал, - сколь много людей, забыв Бога, складывает головы на поле брани из-за хлеба насущного, богатства и власти? Скажу проще – из-за искушений… Ну, что ты хочешь мне сказать7 Опять на Бога хулу?..
-Нет, что вы… Довелось мне повоевать, батюшка. И скажу я так: на войне в первую очередь гибнут глупые, у которых ветер в башке, и трусливые, которые за жизнь хватаются. Ну и… - Васька замялся, - конечно же гибнут смелые, которые о своей жизни не думают, её не ценят, а товарищей своих выручают. И наконец такие, которым жизнь в тягость… От кого-то жена ушла к кому-то, кому-то не подфартило… В начальство не выбился, деньжат не скопил и всё такое…
-Опять не про то ты говоришь! Тебе про Ивана, ты снова про болвана! Вернее про то, как мерками всё человечьими меряешь и беды к себе привлекаешь.
-Ну, слишком правильным тоже не стоит быть, - пожал плечами Васька. – какой из нас толк, если про жизнь забудем и о небе будем только думать? Интересно, что там на небе – не спорю. Но и про землю забывать не стоит. Иначе мы эту войну проиграем, батюшка. Как пить дать – побьют нас тогда.
-Да Гитлер твой и фашисты эти, немцы, такие же грешные и заблудшие, - не унимался отец Дмитрий– И что б бить супостата – вера не помеха, а… стальной щит! Монахи Ослабя и Пересвет на Куликовом поле –доказательство тому!? А история государства Российского - верный пример, как с врой и сильного врага одолеть можно!!!
-Всё так, батюшка. Интересно только, зачем ты со своей верой и вдруг – «Капитал» читаешь? – улыбнулся Василий.
Он осторожно взял недоеденную ватрушку, обмакнул её в сметану и стал медленно пережёвывать. Будто ожидал неведомый ему ответ.
Отец Дмитрий поступил иначе. Он взял ближайшую к нему ватрушку и проделал с ней следующее. Сперва окунул её в кринку со сметаной, затем полил из ложки малиновым вареньем. У Васьки даже слюнки потекли. «Нет, я так не могу – куда мне до него…» - пронеслось у него в голове.
-Не искушай, - вдруг грозно произнёс батюшка; глаза его на мгновение осунулись и поблёкли, затем стали серьёзными как при встрече. – Не искушай…
Они с минуту сидели молча, снова слушая биение мухи о стекло. С улицы залаяла собака…
-Я о немцах тебя как-то не спросил, - Васька осуждающе шлёпнул себе лоб. – А теперь уже поздно – уже спрашиваю…
-Да, есть. Всего один, при нём двое наших, изменников. Обозная команда, - немного изменившись в лице отвечал отец Дмитрий. – Вчера через нас проходил германский обоз с сеном. У этих телега сломалась – колесо с оси полетело, не знаю, чего ему лететь… Такое крепкое колесо, с резиной, на рессорах. Точно на помещичьей или исправничьей дрожке. Или – на господском экипаже… Помнишь поди?
-Да нет, батюшка, я то время не застал, что тут помнить. Помещиков и управляющих не бачив, - Васька тихо рассмеялся, чтобы ослабить напряжение и разогнать кровь в висках. – Сынишка, говоришь, до вечера обернётся? Ладно, будем ждать весточку и того человека. Ну, хорошо… Такой момент: хочу один вопрос задать… не по теме. Вы, батюшка, в Гражданскую, за белых или за красных были?..
***
В деревне был действительно только один германец – старший стрелок (обершутцер) обозной команды Густав Константин Хлопски-Гельб. В его подчинении находилось два «добровольных помощника» называемых в вермахте «хиви», одним из которых был Лазарев, а другим – Онищенко.