-Чего изволите, паночек?
-Я вам не паночек... Герр, едрит его мать... спрашивает насчёт списков коммунистов - вы их составляли? Говорите быстрее, вашу мать, если хотите жить. Я тут один стараюсь, чтобы вас всех не пожгли...
-Как же, - обиженно возмутился Косницин. - Один он...
Переводчик без разговора заехал ему кулаком в челюсть. Удар был слабый, но чувствительный - староста охнул, присел ещё глубже.
-Слушай, идиот ты лесной или сельской... - глаза переводчика расширились: - Ты чего - ещё не понял, что будет? Я прино-ношу глубокие извинения... - с боязливой улыбкой обратился он к Гетцу и незамедлительно продолжил: - Они сейчас такое вам устроят - на всю жизнь запомните. Списки, спрашиваю, есть?
Косницин жалобно затрясся:
-Ну, есть...
-Не нукай, не на выпасе... Ну-ка неси их скорее сюда - бегом! А партийные, или кто при Советах в активистах ходил, пусть выходят! И поживее, - обратился он к толпе, сделав страшные глаза.- И нечего прятаться, господа! Всё равно дознаемся - ещё хуже будет. А если сейчас покаетесь перед германской властью, село, может быть, и спасёте, - он мгновенно перевёл сказанное и с надеждой спросил: - Верно я говорю, герр обер-вахтмайстер? Им... нам можно надеется?
Гетц только что сделал глоток коньяка из плоской фляги - передал её Брюнне. Он всегда так делал, когда близился час специальных акций. Его глаза помутнели, а затем стали красные. Складки кожи врезались в тёмно-синий, отложенный воротник с белым кантом. Услышав сказанное, он захохотал по неизвестной для него причине, придя в благодушное настроение. У солдат, стоявших в оцеплении, на лицах под касками появились также подобия улыбок. По опыту, многие из них знали: если шеф так себя ведёт - жди или скорой расправы, или прощения. теперь всё дело решал случай...
Командир с нетерпением пошевелил косматую, не чёсанную шевелюру. Особист мгновенно сделал предостерегающее движение:
-Нет, погоди... Я говорю по существу вашей версии. Ежу понятно - она не прокатывает. Ни в какие ворота не лезет! Вы согласны?
-Я готов выслушать вашу версию, - на этот раз Васька улыбнулся со всей непринуждённостью. - Пусть она расставит всё на свои места.
В землянке с запахом хвои (по деревянному полу разбросали веточки) стало на мгновение тихо. даже слышно было, как вдали пилят и рубят дрова, позвякивает невдалеке коновязь и похрапывают кони.
-Во-первых, здесь всё решаю я, - нахмурился особист. - Когда и что выслушать... и от кого... и кому говорить. Вам ясно?
-Мне ясно, что вы мне не доверяете. Вот это мне вполне и определённо ясно. А вот, что мне не ясно - собираетесь ли вы проверять своё недоверие? И заодно - свою версию?.. Если собираетесь, это одно. Если нет, то это уж...
Особист убрал руки со столешницы. Затем - порывисто встал, сделал круг и внезапно замер перед Васькой как вкопанный.
-Я в последний раз... Вопросы будете задавать тогда, когда я скажу. Надеюсь, мне не придётся прибегать к суровым, даже жёстким мерам.
-В ведро - голову... - Васька напряг копчик и расслабил солнечное сплетение: - Понятно, чего уж там... Полевой допрос: мы эту науку проходили. Как заставить говорить человека, сохранив ему здоровье и жизнь. Но - заставить...
Особист снова кашлянул. При этом он закрыл лицо рукой - что-то "маякнул" командиру. Тот неопределённо скосил глаза в столешницу, затем почесал себе за ухом.
-Слушай, что ты за херню несёшь?! - вдруг повысил голос особист. Зрачки его заметно расширились: - Я тебе последний раз повторяю, на хера ты мне горбатого лепишь, сволочь фашистская?! А?! Отвечай, сука паршивая, кто тебе поручил внедриться в отряд?! Мне чё - из тебя душу вытрясти, пилой тебя отполировать?! Или топором хрен оттяпать?!! Живо отвечать!!!
Так как Василий совершенно спокойно ответил ему взглядом, командир снова почесал себя за ухом и сказал:
-Зря вы это, зря... Упорствуете, сочиняете... напрасно! Лучше бы всё сказали, как на духу, во всём сознались. Мой вам совет. А то может получиться совсем плохо.
-Вы хотите, что бы я сказал правду - я правильно понял? Так вот, всё что вы слышали - мне нечего добавить... А теперь я требую предоставить мне рацию и отдельную землянку, выставить возле неё пост. И учтите - за саботаж будете оба отвечать по законам военного времени. Вам обоим это ясно, надеюсь?
Васька проговорил всё это с убийственным спокойствием и с таким выражением лица, будто видел обоих по многу раз в пикантных ситуациях. Его же - никто не заметил...
Внезапно его глаза обратилась к толпе. Иные старушки крестились, старики озабоченно скребли затылки, перекладывая сучковатые палки из рук в руки. Лица молодых девчонок и женщин занемели, а дети оголтело зашумели - они пальцами указывали в сторону церкви.
-Мой аджудан... простите, герр обер-вахтмайстер, осмелюсь доложить... - забормотал Брюнне, показывая подбородком туда же.
Гетц круто развернулся на каблуках, которые ушли в землю:
-Вот дерьмо свинячье!
С паперти спускался местный священник, отец Дмитрий. Его в начале облавы не стали трогать, даже дом не осмотрели. В "Аусеншталле" его предупредили, что священник занимает к германским властям лояльную позицию и был на заметке в ОГПУ как "антисоветский элемент". Брюнне заикнулся, что попа надо бы допросить, так как он больше всех должен знать, а затем пусть он выступит и призовёт свою паству к порядку. Но Герц хоть и знал распоряжение об особом отношении к русским священникам, которых не следовало притеснять, давно уже не верил в такие игры. Все русские казались ему на одно лицо и были врагами. "...Гораздо проще было бы их всех уничтожить или сослать в Сибирь, - мрачно шутил он с подчинёнными. - Последнее гораздо проще, так как у нас не хватит патронов. Правда, Сибирь надо сперва захватить..."
В руках у отца Дмитрия была икона Христа Спасителя. Он медленно, словно церемониальным шагом, приближался к калитке, что вела на площадь. Внезапно из кустов словно тень метнулась... Двое солдат жандармерии во мгновение ока бросились к отцу Дмитрию. Один из них сделал выпад - чуть не проткнул штыком мальчишку, что появился словно неоткуда и ухватился за рукав сиреневой рясы.