му "пришлось много страдать" (историческое предчувствие Чехова в повести "Три года"), становится воплощением утопии, где словно вне времени, в вечности, расположились два "Горацио" ушедшего Живаго-Гамлета, читающие его "свиток верный", "тетрадь Юрьевых писаний", через два абзаца волшебно, немотивированно превращающуюся в "книжку".
"Состарившимся друзьям у окна казалось, что эта свобода души пришла, что именно в этот вечер будущее расположилось ощутимо внизу на улицах, что сами они вступили в это будущее и отныне в нем находятся. Счастливое, умиленное спокойствие за этот святой город и за всю землю, за доживших до этого вечера участников этой истории и их детей проникало их и охватывало неслышною музыкой счастья, разлившейся далеко кругом. И книжка в их руках как бы знала все это и давала их чувствам поддержку и подтверждение".
На самой границе книги автор отодвигает в прошлое страшные годы России и дарит родному городу просветление и освобождение, неслышную музыку счастья. Но до этого вечера дожили немногие... Памятью о времени для будущего, раскинувшегося за окном, остается книжка-тетрадка "Стихотворений Юрия Живаго".
Завершение своей эпопеи стихотворной книгой Пастернак, как уже говорилось, наметил в самом начале работы. Роман он воспринимал как долг, стихи — как желанное возвращение к знакомой форме. В то же время большая проза была целью его многолетних устремлений, которые наконец осуществились. Субъективно она оценивалась как нечто более значительное и важное, чем привычные стихи. Такое представление Пастернак передал и своему герою: "Юра хорошо думал и очень хорошо писал. Он еще с гимназических лет мечтал о прозе, о книге жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнезд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он мог увидеть и передумать, Но для такой книги он был еще слишком молод, и вот он отделывался вместо нее писанием стихов, как писал бы живописец всю жизнь этюды к большой задуманной картине"(ч. 3, гл. 2).
Такой книги Живаго не написал, ее вроде бы написал автор "Доктора Живаго". Но природа дара сыграла с автором странную шутку — перестроила задуманную эстетическую реальность. Оправданием и подлинным завершением прозаической формы становятся все-таки стихи из романа
В прозаическом тексте Живаго представлен как автор разнообразных литературных опытов. Еще в шестнадцатом или начале семнадцатого года Гордон и Дудоров без его разрешения выпускают в Москве его книжку — видимо, тех стихов, о которых шла речь в приведенной выше цитате (ч. 4, гл. 14). Затем упоминаются: "Игра в людей", "мрачный дневник или журнал тех дней, состоявший из прозы, стихов и всякой всячины, внушенный сознанием, что половина людей перестала быть собой и неизвестно что разыгрывает", относящийся к сентябрю семнадцатого (ч. 6, гл. 5); поэма "Смятение", писавшаяся (или задуманная) в тифозном бреду начала восемнадцатого (ч. 6. гл. 15); наконец, маленькие книжки по самым различным вопросам, которые доктор с помощью Васи Брыкина выпускает в нэповской Москве.
Однако ничего об этих вещах, кроме самых общих характеристик, читатель не узнает. Живаго-литератор, сочинивший не так уж мало, представлен в прозаическом тексте лишь автором дневниковых записей (ч. 9, гл. 1 — 9) и четырех стихотворных строк. "Свеча горела на столе. Свеча горела..." — шептал Юра про себя начало чего-то смутного, неоформившегося, в надежде, что продолжение придет само собой, без принуждения. Оно не приходило" (ч. 3, гл. 10). "И две рифмованные строчки преследовали его: „Рады коснуться" и „Надо проснуться"" (ч. 6, гл. 16).
Чуть больше рассказано об обстоятельствах создания стихотворений, вошедших в книгу-завещание. Кроме "Зимней ночи" упомянуты с обозначением жизненного контекста "Рождественская звезда", "Сказка" и "Гамлет".
Но, как правило, Пастернак предпочитает обобщенное изображение творческого порыва и творческого акта, "того, что называется вдохновением", технологическим подробностям. Творчество описывается в романе так же восхищенно и целомудренно, как любовь. В сущности, автор только один раз пытается прямо рассказать, "как делать стихи", — в описании процесса работы над "Сказкой". Стремление комментаторов найти в романе точное место для большинства текстов Живаго, показать, из какого сюжетного "сора" они растут, любопытно, но необязательно (тем более, что многие авторские указания на этот счет остались в черновиках).
"Стихотворения Юрия Живаго" скорее не прорастают в книгу, а вырастают из нее, кардинально преобразуя и биографию номинального автора, и обстоятельства своего возникновения. Они относятся к сырой "материи" романной жизни, как вино к виноградному мясу.
Механизм превращения внутрироманной "жизни" во внутрироманное "искусство" хорошо виден как раз на примере "Сказки". Зимнее одиночество в Варыкине, вой волков, ночная тоска в предчувствии неизбежного расставания с Ларой приводят к неожиданной трансформации. "Волки, о которых он вспоминал весь день, уже не были волками на снегу под луною, но стали темой о волках, стали представлением вражьей силы, поставившей себе целью погубить доктора и Лару или выжить их из Варыкина. Идея этой враждебности, развиваясь, достигла к вечеру такой силы, точно в Шутьме открылись следы допотопного страшилища и в овраге залег чудовищных размеров сказочный, жаждущий докторовой крови и алчущий Лары дракон" (ч. 14, гл. 9). Такова логика изображения Пастернаком творческого процесса, результатом которого становится баллада о драконе, рыцаре и спасенной им красавице. Виноград исчез, умер, растворился в винном вкусе. Идя от сюжета "Сказки", мы никогда не восстановим исходные обстоятельства. Ночь превратилась в день, зима — в лето, дом — в пещеру, герои — в мифологических персонажей, Россия — в "сказочный край", двадцать первый год — во "время оно", ощущение тоски и страха в предчувствии расставания с любимой — в светлую печаль и надежду на вечную встречу. "Но сердца их бьются. /То она, то он/ Силятся очнуться /И впадают в сон. /Сомкнутые веки. /Выси. Облака. / Воды. Броды. /Реки. Годы и века".
Что же осталось от всех тех лет, от "лично испытанного и невымышленно бывшего" в тонкой тетради-книжице "Стихотворений Юрия Живаго"?
Ни войны, ни революции, ни быта, ни большевиков, ни партизан, ни философии там нет. Слово "Россия" в стихах не употребляется ни разу. Ни одна лирическая ситуация не имеет прямых параллелей с "частными случаями" прозаического текста. Даже вроде бы прямо вырастающая из сюжета "Зимняя ночь" описывает совсем иное свидание, не то, что состоялось у Лары с Антиповым накануне Рождества при свете зажженной свечи. Падающие на пол башмачки, жар соблазна и февральская метель вместо декабрьской стужи появились по тому же закону внезапных ассоциаций, по которому в "Сказке" появляются пещера, рыцарь и дракон.
В область "общности всем знакомого" подняты всего три переплетающиеся темы: природа, любовь, страсти Господни.
Живопись словом и в прозаической части была важным конструктивным элементом. "Идет жизнь героев, сюжет романа развивается вместе с природой, и природа — сама часть сюжета" (В. Шаламов). В "Стихотворениях Юрия Живаго" она становится едва ли не главной героиней.
В одиннадцати текстах дан образ годового природного цикла: март — на Страстной — белая ночь — весенняя распутица — лето в городе — бабье лето — осень — август — зимняя ночь — рассвет (зимний) — земля (весенняя). "Как на выставке картин" ("Золотая осень", 1956), движутся пейзажи, перекликаются мотивы (лето в деревне и городе, два соловья), лишь изредка включая иной тематический ряд (любовный сюжет в "Белой ночи", "Осени" и "Зимней ночи") или вводя новый мотив (смерть в "Августе"; причем только этот "Август" и оказывается не на своем месте, его опережают осенние стихи).
Эти живописные снимки времен года отвечают формуле, выведенной чуть позднее в "Единственных днях"(1956): "И дольше века длится день..." Приметы разных эпох (дочь степной небогатой помещицы, дачная сторожка, заставы здешних партизан и т.п.) в стихах скорее угадываются. Вообще же пространство и время тяготеют к исторической размытости, но зато к природной конкретности и всеобщности. Время года, очередная картина, подается как состояние, которое окрашивает всю вселенную, которое равно веку и даже вечности. "...площадь вечностью легла /От перекрестка до угла, /И до рассвета и тепла /Еще тысячелетье" ("На Страстной").
Любовный цикл в тетради Живаго включает девять стихотворений (если включить сюда и три "пограничных" пейзажных текста). "У собрания Юриных стихов должны ведь быть стихи о чувстве или стихи, внушенные чувством в еще большей мере, чем остальные" (письмо Д.Н. и В.П. Журавлевым, 1 октября 1953 г.).
Героев в стихах о чувстве всего два: я (он) и ты (она). Женщина ни разу не дана от первого лица. Здесь выстраивается свой кольцевой сюжет: встреча, любовное свидание ("Белая ночь", "Хмель", "Осень", "Зимняя ночь", "Свидание") — свадьба (чужая) ("Свадьба") — разлука ("Ветер", "Разлука") — повторная встреча, выяснение отношений с намеком на новый круг ("Объяснение" — "Но как ни сковывает ночь /Меня кольцом тоскливым, /Сильней на свете тяга прочь /И манит страсть к разрывам").
О том же — внезапной встрече, любви и попытке встретиться-проснуться — толкует и ролевая, балладная "Сказка".
Встающие между персонажами преграды обозначены в стихах лирически-абстрактно: препятствия без числа, жестокосерды