Охранники не говорили со мной, и я не приставал к ним, пока они ввели меня через коридоры станции. Камера, в которую меня доставили, могла похвастать ламинированным бамбуком столом, четырьмя мягкими креслами и графином чего-то, что выглядело как ледяной чай. Когда седой кивнул, я занял кресло. Парой минут позже вошла женщина. По темноте её волос и разрезу глаз я понял, что когда-то её семья была из восточной Азии. По её телу и несколько увеличенной голове я понял, что сейчас её семья — астеры.
— Доктор Кортазар, — сказала она. В отличие от остальных, её акцент был мягким, как у той говорящей головы из новостного канала, — мне жаль, что нам не довелось поговорить раньше. Меня зовут Мичио Па.
— Па, — сказал я, по её военной выправке делая вывод, что она не из тех, к кому обращаются запросто. Её едва заметная улыбка подтвердила, что моё предположение верно. Седой сказал что-то на астерском наречии слишком быстро, чтобы я мог уловить смысл, а Па кивнула.
— Я правильно полагаю, что у вас была возможность рассмотреть те же данные, что и у доктора Брауна?
Я сцепил руки на колене, сжав костяшки так, что они заболели.
— Он дал мне взглянуть на них, точно.
— Вы смогли сделать какие-то выводы?
— Я сделал выводы, — сказал я.
Па налила в стаканы чай для нас обоих, а потом вытянула виртуальный дисплей. Я узнал структуру данных, как если бы это было лицо любовника.
— Что вы об этом думаете?
Я почувствовал дрожь, которая словно бы поднималась из самой станции, а не была реакцией моего собственного тела. Я судорожно втянул в себя воздух.
— Основываясь на данных по скорости распространения и внутренних структурах, я уверен, что скрытая информация внутри протомолекулы выражает что-то подобное функции яйца.
Её улыбка взывала к пощаде.
— Просветите меня.
Я так и сделал, подробно изложив ей всё то, что уже рассказывал Брауну тогда, когда хотел выставить его дураком. Я с честью носил свой невидимый шутовской колпак; я дёргался и был возбуждён. Под конец я самого себя сумел наполовину убедить, что всё сказанное мной возможно. Что врата — я никогда не называл их так — могли быть ещё и яйцом. Самая эффективная ложь в конце концов убеждает самого лжеца.
Когда я закончил, она кивнула.
— Благодарю вас.
— Вы не можете отдать им Брауна, — сказал я. — Он исполнял роль связующего звена. Настоящая работа ложилась на нас. Пошлите меня вместо него.
— Мы обдумаем, как быть дальше, — она поднялась, и я двинулся к ней, беря её за руку.
— Если вы снова вернёте меня в комнату, они меня убьют.
Она помолчала.
— Почему вы так говорите?
— Они из исследовательской группы.
— Как и вы.
У меня ушло несколько долгих секунд, чтобы подобрать слова для чего-то столь очевидного.
— Я поступил бы именно так.
После запущенных и тесных помещений Фебы просторные, хорошо освещённые коридоры станции Тот казались чистейшим шиком. Широкие белые проходы изгибались с почти органической грацией. Помещения для работы команд и индивидуальные рабочие места. Я спал в отдельной комнате размером не больше монашеской кельи, но её ни с кем не приходилось делить. Я ел культивированные стейки, столь же нежные и насыщенные на вкус, как лучшие из тех, что могла бы предложить Земля, и пил вино, неотличимое от настоящего. Местный климат, свободный от температурной инерции, которую на Фебе обеспечивали восемь квадриллионов тонн льда, всегда оставался комфортным и приятным.
Тот мог похвастать большим количеством и лучшим качеством исследовательского оборудования, чем университеты Земли и Луны, и даже лучшее, что было на Марсе, было того же уровня. Команда наноинформатики стала больше прежнего, даже с учётом потери коллег из марсианского флота. Теперь не только с Трин, Ле и Куинтаной я мог поговорить про протомолекулу, а ещё и с переквалифицировавшимся в информационные инженеры профессиональным музыкантом по имени Баутерс, и древнего вида женщиной по имени Альтеа Экко, в которой я почти неделю не мог распознать автора половины моих тель-авивских учебников.
А ещё были Лодж, Кензи, Якобсен, Аль-Фарми и Браун. Мы ночи просиживали в общих комнатах, тут и там перемешиваясь с другими группами: биохимии, теории связи, морфологии, физической инженерии, химической инженерии, логической инженерии, и так далее, пока наконец не стало казаться, что на Тоте представлены все специальности, которые только могли быть изобретены на переднем крае исследовательской работы. Словно в кофейнях мусульманской Испании, мы создавали из самих себя цивилизацию. Или по крайней мере, так это ощущалось. Возможно, была в этом романтика того времени.