Выбрать главу

Каждый в исследованиях прошёл через процедуру, что, по общему мнению, создавало кое-какие проблемы. Сингх из вычислительной биологии как-то вечером после ужина выдвинула свою теорию о протомолекуле как о квантовом компьютере Гузмана, а когда Кибуши использовал эту информацию, не ссылаясь на неё, она пробралась в душевые спортзала и забила его до смерти керамической крышкой рабочей станции. После этого охрана стала пристальнее приглядывать за нами, плюс они перешли на нелетальное оружие. Сингх, хоть и получила формальный выговор от Дрездена, продолжила работу в команде в том же статусе. Это только подтвердило то, что мы и так уже знали: мораль, которую мы знали раньше, больше неприменима к нам. Мы стали слишком важны для достижения результата.

Тогда мы готовились и ждали, и ежедневная пытка становилась всё более утончённой и изощрённой. Ходили слухи о том, что образец пошёл вразнос и начал регенерировать, о плане информационной операции для отвлечения внимания любых регулирующих органов от нашей работы, пока они ещё не поняли всю трансцедентную важность того, что мы можем совершить, о наших дочерних исследовательских станциях на Ио и Озирисе и о менее масштабных проектах, которыми они заняты. Ничто из этого не имело значения. Даже величайшая война в истории человечества будет ничтожна в сравнении с нашей работой. Прогнуть протомолекулу под нашу собственную волю, управлять сейчас потоком информации так же, как когда-то давно это делал чужой гений, открыть для человечества понятия, лежащие за пределами, которые мы даже вообразить себе не в состоянии. Если мы добьёмся того, на что надеемся, то жертва Эроса откроет для нас без преувеличения всё, что только можно представить.

Перспектива того, что создатели протомолекулы придут и обнаружат неподготовленное к их вторжению человечество давала нам — мне, по крайней мере — дополнительный повод холодеть от страха. У меня не было угрызений совести, не было сожалений. Они во мне выгорели. Но я верю, что даже если бы я отверг процедуру, я поступил бы точно так, как поступил. Я достаточно разумен, чтобы понимать, что это почти наверняка неправда, но я в это верю.

Весть пришла незадолго до окончания смены в один из дней: Эрос будет в сети через семнадцать часов.

В эту ночь никто не спал. Никто даже не пытался. Я ужинал — куриный фесенджан и печёный рис — с Трин и Лодж, мы втроём склонились над высоким, немного шатким столом и разговаривали торопливо, как будто этим могли заставить время идти быстрее. На следующую ночь мы должны были уйти в свои комнаты и, дав себя запереть из соображений безопасности, смотреть какие-нибудь развлекательные программы, предоставляемые новостными компаниями после строгой цензуры. А в эту ночь мы вернулись в лаборатории и отработали полную вторую смену. Мы проверили все массивы датчиков, прогнали образцы, подготовили. Когда пойдут данные, всё это должно будет работать на ретрансляцию, доступную в любой точке. Мы должны будем только слушать, так что отследить нас по этому сигналу будет невозможно. Цена такой анонимности была высока. Не получится никакого повторного запуска утерянного образца, никакого второго шанса. Оборудование на Эросе — одновременно и самое важное, и самое уязвимое — лежало за пределами нашего контроля, так что мы были помешаны на том, чего мы могли достичь.

Моя рабочая станция, центр моего бытия, была оснащена экраном во всю стену с мультиэлементным многозадачным интерфейсом, и самым удобным креслом из всех, которые у меня когда-либо были. У воды был вкус огурца, цитрусов и оксирацетама. Станции Ле, Лодж и Куинтаны разделяли с моей то же помещение, и все четверо сидели лицом друг от друга, напоминая на плане комнаты лепестки очень простого цветка. На Эросе было полтора миллиона человек в замкнутой среде обитания, семь тысяч центров сбора данных на погодных центрах в общественных залах, и запрограммированные Протогеном обновления ПО во всех станциях контроля за системами жизнеобеспечения, включая системы рециркуляции воды и воздуха. Каждый из нас ждал, когда придут данные, жаждал, чтобы они начали заполнять наши базы, складываясь в рисунок, который, мы были убеждены, обязательно проявится.