Савелий Васильевич, чувствуя себя в Кижах своим человеком, с удовольствием вспоминает:
— В эту церковь ходила еще моя бабка Олена. Она помнила, что стены и иконы прежде были украшены золотистыми полотенцами и вышивкой. Олена, бывало, помолится, а потом красные узоры разглядывает, чтобы дома платок или занавеску вышить.
Надо сказать, что в Заонежье женщины издавна прилежно и умело рукодельничают. В земском статистическом сборнике я вычитал, что в десятых годах здесь работало около пятисот вышивальщиц. На огненном кумаче крестьянки вышивали белым тамбуром сказочные цветы, зверей, птиц, условные фигуры людей. Или, наоборот, на белый холст наносилась красная вышивка. Любили также геометрические узоры: Иногда вышивали белым по белому. На ажурный фон сетки белой льняной нитью наносились пышные растения.
Место фрески в деревянном храме занимали иконы. Северные письма резко отличаются от суздальских или строгановских икон. Творения здешних художников простонародны, бесхитростны, голосисты по своим краскам.
— Взгляните-ка сюда, — советует лодочник.
С потемневшей от времени иконы глядят на меня суровые мужицкие лики старцев.
— Знаете, кто это?
Я смущенно молчу, перебирая в памяти имена библейских героев. Нет, видимо, это местные святые.
— У нас, — поясняет Савелий Васильевич, — каждый пожилой человек с ходу скажет, что это Зосима и Савватий. Они монастырь в Соловках основали. Богатое на Белом море было хозяйство. Даже персики в оранжереях росли.
По соседству с колокольней — Покровская церковь, опоясанная резным деревянным кружевом. Солнце уже высоко стоит над островом. Меняется освещение — меняются и Кижи. Мне трудно покидать этот сказочный мир. Но Савелий Васильевич торопит. Он знает, что поздно вечером туман, как саваном, прикроет местность. Мы должны засветло добраться до дому. И я, отплывая от берега, кричу во весь голос: «До свидания, Кижи! Я к вам непременно вернусь!»
Новая встреча с Кижами произошла неожиданно быстро. В Москве, в пользующемся широкой известностью Выставочном зале на Кузнецком мосту, была открыта своеобразная выставка «Памятники старины в живописи». Художники с трепетом и трогательным душевным подъемом изображают на полотнах Кижи.
Прялка. Деталь. Роспись В. М. Амосова. Северная Двина. 1890.
Прялка. Деталь росписи. Северная Двина. Нач. XIX в.
Я видел Кижи ночью, Кижи, залитые солнцем, выделяющиеся своим силуэтом на фоне вечернего неба. Ни один памятник архитектуры не был изображен живописцами столько раз, сколько Кижи. Видно, что Заонежье пленило мастеров кисти. Эту выставку можно было бы по праву назвать праздником Кижей.
Гоголь в свое время писал: «Архитектура — та же летопись. Она говорит миру, когда уже молчат и песни и предания». В самом деле, мы уже не поем песен тех, что пели петровские полки, отправляясь в поход на шведов. Мы не помним тех времен, когда прорубалось «окно в Европу». Но я смотрю на полотна, изображающие Кижи, и думаю о тех временах, когда Петр Первый «Россию поднял на дыбы».
Кижи — это величавая поступь петровских ратников.
Кижи — завещание потомкам, наказ любить свою страну.
Кижи — это бессмертная Древняя Русь, художественное прошлое, живущее в настоящем.
Мне как-то довелось по душам разговориться с Сергеем Тимофеевичем Коненковым, человеком, бесконечно влюбленным в дерево — материал, с которым работал всю жизнь. Он, помнится, сказал: «Многоглавую церковь в Кижах я считаю прекрасной. Она порождена народным гением. Часто думаю о строительных артелях, бродивших по Руси, создававших затейливые произведения архитектуры с помощью такого нехитрого инструмента, как простой топор…»
Дерево — постоянный спутник наших предков.
Лес и родина нераздельны, и в их судьбе много общего. Лес всегда был верным другом русских людей, их кормильцем, надежной защитой от многочисленных врагов. Прадеды охотились в дремучих чащобах, бортничали — добывали дикий мед — и, тесня непроходимые дебри, отвоевывали места под пахоту и пастбища.
Позднее, когда Русь украсилась избами, теремами и деревянными храмами и на нее стали зариться полчища восточных кочевников, густые леса надежно укрывали стариков, женщин и детей от угона в монголо-татарский полон, от рабства. Наученные годами тяжкого лихолетья, люди стали по границам государства Московского ставить постоянные сторожевые посты, создавать лесные завалы, непроходимые для конницы кочевников. Стоило на горизонте показаться вражеским лучникам, как на вершине тысячелетнего дуба вспыхивал костер, поднимая к облакам черные клубы дыма. Увидев дымное облако, зажигало свой костер следующее охранение, затем третье… Население Мурома, Касимова, Коломны заблаговременно предупреждалось об опасности.