Таков был пышный Коломенский дворец. Москвичи восторгались этим строением. Поэт-просветитель семнадцатого века Симеон Полоцкий, посещавший его, написал поэму, которая заканчивалась такими пышными словесами:
Роскошному дворцу, к сожалению, не суждена была долгая жизнь. Дерево не мрамор и не гранит — оно недолговечно. Сто лет спустя — после того как дворец потребовал значительного ремонта — его разобрали, и лишь кусты акаций, посаженные по линиям основания, еще долго напоминали людям о замечательном памятнике русского деревянного зодчества.
Теперь многочисленные посетители Коломенского судят об исчезнувшем сооружении по искусному макету дворца, воспроизводящему с большой точностью хоромы семнадцатого века. Впечатление такое, словно смотришь в перевернутый бинокль: большое выглядит малым, уменьшенным в пропорциях. По мере того как вы разглядываете макет, растет ваше изумление перед «осьмым чудом света» и вы искренне жалеете, что двери миниатюрного дворца слишком малы и вы не можете переступить их порога. Модель была выполнена в прошлом веке, спустя сто лет после разборки дворца. Некий умелец Д. Смирнов тщательно воспроизвел по чертежам и картинам общий план дворца и его резные украшения. Мы видим Коломенское в миниатюре, как бы с птичьего полета…
Бродя по коломенским холмам, любуясь отдельными резными золочеными деталями дворца (их уцелело очень немного), я думаю о той поре, когда мы, наконец, восстановим терема.
Я люблю тебя, Хохлома
Даже не знаю, когда я впервые увидел тебя. Думается, мы знакомы всю жизнь. Я помню груды черно-золотистых мисок, продаваемых на шумных базарных площадях возле волжских пристаней. Как искрились на солнце золотистые узоры посуды, ярче которой, наверное, ничего не было в маленьком, небогатом среднерусском городе!
Никогда не забуду, как в нашем гвардейском батальоне во время Великой Отечественной войны степенный и рассудительный ездовой Степан Иванович Рассохин напевал нескончаемую песенку:
Степан не взял у старшины алюминиевую ложку, смущенно пробормотал: «Своя есть. Запасливый солдат без своей ложки не ходит». Получив порцию аппетитной, вкусно пахнущей гречневой каши, ездовой неторопливо достал из темно-зеленого вещмешка деревянную ложку. Ах, что это была за ложка: ручка золотистая, по темному черенку рассыпаны цветы — лепестки золотые, венчики красные, по краям ободка нанесены алые рябиновые ягоды и чернозубчатые листочки.
Рассохинская ложка как-то сразу полюбилась всем. Глядя на нее, солдаты вспоминали о невероятно далеком доме, о родных местах, где такое неоскудевающее приволье, где цветы и радость, где их ждут самые близкие — матери, жены, дети. В минуты откровенности ездовой задушевно и неторопливо рассказывал: «Ложкарь я кержацкий. И батя, и дед, и прадед в семеновских местах ложкарили. Была у нас такая присказка: наша ложка узка, таскает по три куска, надо б ложку развести, чтоб таскала по шести…»
Когда окровавленного Рассохина рослые санитарки понесли на носилках к медицинской двуколке, ребята положили ему под голову вещмешок. Ездовой чуть приподнял русую курчавую голову и спросил:
— Ложку-то, ребята, не забыли?
Все по-доброму заулыбались и закричали:
— Нет, в мешке она…
Рассохин развязал узел мешка, достал ложку и сказал спокойно и серьезно:
— На память, ребята. Лихом не поминайте!
Несколько месяцев спустя мне писали из батальона в госпиталь побратимы, что рассохинской ложкой, сделанной в Семенове, в Заволжье, они ели гречневую кашу, сваренную в походном котле, стоявшем в мае сорок пятого года у стен рейхстага в Берлине. С Рассохиным мы больше не встречались.
В ожерелье народных ремесел современная Хохлома наш драгоценный бриллиант. Вы приходите на выставку, и первое, что бросается в глаза, — бочонок, чашка и поставец, ярко украшенные золотом и киноварью. Вы берете бочонок, такой массивный и тяжелый с виду, и рука вдруг чувствует, что он совсем легок. Ну, конечно, не как пух — ведь бочонок сделан из дерева, но тяжести ожидаешь потому, что он похож на металлический. На нем незатейливые золотистые узоры «травкой», «ягодкой», «листочками».
Мы едем песчаной лесной дорогой. Здешние места издавна считались глухоманью, и тысячи читателей хорошо их знают по популярным романам Мельникова (Печерского) «В лесах» и «На горах». Ныне росписью дерева занимаются в Горьковской области, в окрестностях города Семенова. Свое название роспись получила от крупного торгового селения Хохломы, где бывали ярмарки и куда привозили свои изделия ложкари из окрестных селений — Большие и Малые Хрящи, Семино, Кулыгино, Новопокровское.