— Убедились? — спросил Чугунов, когда пришло время составлять акт.
— Теперь убедился.
— Ну вот. Излагайте все наши претензии. Не стесняйтесь.
— А может, не излагать их, — сказал Томов, — а честно заявить, что замысел машины бездарен?
— Дмитрий Егорыч, в наши обязанности это не входит.
— Но это правда.
— Не берусь судить… — Чугунов разгладил пальцами блокнот. Пальцы были сухие, в старческих желтых пятнышках. — Может быть, где-нибудь наши драндулеты и пригодятся. Допустим, в южных районах. Это раз. Может быть, замысел их принадлежит вполне уважаемому человеку, и обижать его не следует. Это два. Может быть, драндулеты без нашего вмешательства исключат из плана. Это три. Жизнь, голубчик, похожа на гордиев узел, однако я понял, что не всегда надо размахивать мечом… Давайте-ка сочиним справедливый акт, и дело с концом.
Акт был сочинен; зеленые МАЗы, утратившие на испытаниях сытый лоск, пустились в обратный путь. Томов трясся в кабине и размышлял, что предпринять. Он не хотел больше возиться с агрегатами. Не терпел он бессмысленной работы.
Все это он выложил в институте.
— Значит, — переспросил руководитель группы, — у агрегатных машин нет будущего? Таково ваше мнение?
— Да, — ответил Томов. — Я видел в леспромхозе челюстной погрузчик. Вот за ним — будущее.
— Вы очень быстро меняете увлечения. Достаточно первой неудачи, чтоб вы бросили работу, которая недавно вас вдохновляла.
— Я многое узнал за эти дни.
— И у вас нет желания продолжить работу?
— Нет.
— Другие не считают ее бесперспективной.
— А я считаю.
— Ценю вашу прямоту. Иногда полезно взять и поломать свои планы. Изменить, как говорится, жизнь. Хотите заняться челюстными погрузчиками?
— Хотел бы.
— Но придется ехать надолго. Нужны не разовые испытания, а длительная проверка. Вы готовы?
Томов замешкался с ответом; руководитель группы смотрел на него с понимающей усмешкой. У него тоже были старческие руки, будто побрызганные йодом.
— Ну-с? Работа на периферии не привлекает?
— Дело не в этом, — сказал Томов.
— Семейные причины? Хотели бы поехать, да не можете?
— Я поеду, — сказал Томов. — Вероятно, смогу поехать. Завтра я дам ответ.
Невозможно было предугадать, как воспримет эту новость Валентина. Вообще ее слова и поступки нельзя предсказать. Такой уж характер каверзный.
Незадолго до командировки в леспромхоз Томов решил показать Валентине будущую свою квартиру. Достраивался дом для сотрудников института; уже было распределено, кто где поселится. Томов, собиравшийся вызвать к себе родителей, получил (почти получил) двухкомнатную квартирку в нижнем этаже.
Пританцовывая на звонком бетонном полу, еще не покрытом линолеумом, Валентина ходила из комнаты в кухню, из кухни в коридор, глаза ее округлялись от восторга.
— Без меня ничего не покупай! Ни занавесок, ни посуды, ни мебели! Со вкусом у тебя неважно, лучше советуйся!
Он покорно соглашался, что вкус у него подгулял. Но имей он самый отменный вкус, он ничего бы не купил без Валентины. Кухонной тряпки не купил бы. Потому что не он, а Валентина должна была обставлять эту квартиру, налаживать уют, вешать занавески и люстры.
Он хотел радоваться ее вкусу, а не своему. Ее он видел хозяйкой этой квартиры.
Только вот не знал, пойдет ли Валентина за него замуж.
Сейчас она пританцовывает на бетонном полу, ее глазищи кофейного цвета источают неуемный восторг, а завтра она может сказать, что и видеть-то эту квартиру не желает. И что Томов ей тоже не нужен…
Познакомились они самым заурядным образом. Была возле института крохотная столовка, куда сотрудники бегали перекусить. И несколько раз видел Томов среди посетителей молоденькую, очень худенькую девушку. Ему нравилось, как она ходит — перегибаясь в талии, пританцовывая. Словно получает удовольствие от каждого своего шага.
Однажды они очутились за одним столиком. Девушка, как Томов уже заметил, всегда брала молоко или простоквашу; и теперь был перед нею запотевший, мокрый стакан молока. А она поглядела на тарелку Томова, где лежал соленый огурец, разрезанный сердечком, сморщила нос и призналась:
— Не могу смотреть, как вы едите… Ужас, до чего огурца хочется!