Так она думала, пока училась в университете и аспирантуре, а годы меж тем проходили, и вот начались экспедиции. Каждое лето, когда горожане наслаждаются отпусками, загорают на пляжах, спешат вечерами в парк — а там и кино, и музыка на танцевальной площадке, и полусумрак дорожек, и шепот и смех на скамейках, — в это время Чуистова отмеривает свои километры где-нибудь в тундре. Когда вернется в город — уже осень, слякоть да грязь, а вскоре и зима белая накатит… В экспедиции отвыкнешь быть общительной, отвыкнешь от капроновых чулочков и выходного платья и теперь стесняешься, надевая их; стесняешься своей обветренной, вечно шелушащейся кожи, выгоревших волос, покрасневших рук. Выберешься в какой-нибудь клуб на танцы, и любая горожаночка кажется по сравнению с тобой красавицей. Да и танцы теперь уже другие, незнакомые, — не успевает Чуистова следить за модой…
Так мелькает год за годом, а того человека, который оценил бы и характер, и способности, и настойчивость, и общественное положение, почему-то нету. Не встречается такой человек.
И когда Ваня, наивная душа, отказался от женитьбы, это было приятно Чуистовой. Нет, она не строила никаких планов относительно Вани. Просто сделалось полегче, вот и все… Пускай это эгоизм, но ей легче оттого, что рядом существует тоже одинокий человек.
В последний год мысли о семье ее просто замучили. Работаешь, читаешь, ходишь по магазинам, а над головой будто тревожный звоночек торопит: «Не опоздай, не опоздай!»… И кажется, что уже опоздала, невольно думаешь, что семейный очаг надо устраивать в молодости, когда нет устоявшихся привычек, когда радуешься каждой мелочи, каждой купленной тряпочке; и детей надо заводить в молодости, чтоб не терзаться сомнениями — обойдется или не обойдется, чтобы не считать, как последние копеечки, оставшиеся на материнство годы, чтобы не сходить с ума по единственному позднему ребенку…
Рассудком понимаешь, что ничего от этих мыслей не изменится. Что, собственно, можно сделать? Выскочить замуж просто ради замужества? Или, хуже того — завести себе «приходящего»? Нет, это не для нее, не способна Чуистова на такое. В общем, ничегошеньки, Ия Михайловна, не сделаешь, и ломать голову нечего.
Она злилась на себя, старалась отвлечься, а мысли все равно не исчезали, и любой пустяк мог снова на них натолкнуть. Однажды она забрела в универмаг — просто так, мимоходом. Ничем не соблазнилась, уже повернулась было к дверям. И тут заметила, что в отделе игрушек продают белых нейлоновых медвежат. Такие они были прелестные, такие забавные, что Чуистова тут же купила. Принесла медвежонка домой, посадила на тумбочку у кровати. И вдруг поняла, как нелепо он выглядит в этой комнате, лишенной семейного уюта, похожей на гостиничный номер. Вроде бы все вещи стояли на своих местах, и были это неплохие вещи, даже дорогие, но чувствовалось, что хозяйка в комнате не живет, а просто коротает время.
Чуистова поплакала той ночью, а утром решила, что возьмет на воспитание детдомовского ребенка. Пусть окружающие судачат и сплетничают, а у нее будет сын, и она ему станет настоящей матерью. Даст и уют, и заботу, накупит игрушек и книжек, вырастит, выучит. Возьмет в экспедицию, если мальчишке захочется.
В детдоме ей разъяснили, что одиночкам детей не дают. Необходимо, чтоб у ребенка был отец, да и вообще сейчас нету «свободных» детей, и на усыновление существует целая очередь из бездетных супругов…
Так вот рухнула и эта надежда. Осталась у Чуистовой одна лишь работа, хоть и нелегкая, и не женская, но все-таки приносящая радости, придающая жизни смысл и цель. Чуистова вспомнила, как все-таки хорошо было в экспедиции к Чум-горе; представила себе трехглавую вершину с облачком над нею, похожим на дымок; ощутила на лице живое тепло костерка, возле которого они разговаривали с Ваней… И пошла убеждать директора института, чтоб он назначил повторный маршрут к Чум-горе.
Разве ж подозревала Чуистова, что во второй раз все будет иным!
Можно бы и сегодняшний ненастный день использовать для работы. Но уже не хочется. И не только потому, что кружится голова, что ноги подгибаются от слабости. Уверенности нет, что поиски дадут хоть какой-нибудь результат. Почти две недели обшаривала Чуистова с Есевым отроги Чум-горы, работала отчаянно, с тем самым упорством, которым всегда гордилась, — и впустую. Обманула во второй раз Чум-гора, ставшая на саму себя непохожей, завешенная дымными тучами…
Нет, идти в маршрут не хочется. Лучше стоять вот так, под нескончаемым дождем, слушать унылое его шипенье и всхлипы, смотреть на пушицу с белыми хохолками и, сознавая свое бессилие, завидовать упрямству травы. Иногда отчетливо понимаешь, что ты, человек, при всех своих знаниях, воле, опыте, оказываешься слабей крохотной земной травинки.