— Значит, — закричала Римма, — тебе наплевать, если я переживаю?! Если я волнуюсь?!
— Не переживай.
— Да ведь это не слухи, не сплетни! Ведь факт, что командир тебя обвиняет!
— Я об этом и говорю, Римма. Всякое случается. Даже факты, как видишь, налицо.
— А если это… правда?!
Он поднял на нее спокойные глаза.
— Ты действительно способна не поверить? Что ж, тогда нам нелегко будет жить вместе.
Наверное, он искренне обиделся. А Римма и негодовала, и злилась, и была обижена ничуть не меньше. Почему все должно быть так, как хочет Кирилл? Почему он не желает объяснить ей происшедшее? Пусть она не разбирается в его профессиональных делах, но, когда спрашивают, есть ли у него совесть, Римма обязана знать, почему так спрашивают!
У нее возникла мысль, что Щучалин оттого и отказывается от объяснений, что совершил что-то скверное. Вдруг и впрямь он способен обмануть, солгать, пойти на какую-нибудь подлость?
Мысль об этом испугала ее. Уже одно то, что такая мысль возникла — страшно… Когда-то она верила, что Кирилл — самый замечательный, самый необыкновенный, что он лучше и чище всех. А теперь — хотя бы на минуту — она может заподозрить его в неискренности и нечестности… Боже мой, что же случилось, что же произошло за эти годы?
И еще она понимала, что если бы Кирилл признался в каком-то скверном поступке — даже очень скверном, — она мучилась бы и переживала, но все-таки простила бы. Наверное, простила бы. Ради семьи, ради маленькой дочери, ради самой себя, наконец. Пусть ее любимый оказался бы не самым лучшим и не самым чистым, но ведь любят и тех, которые ошибаются…
А Щучалин молчит. Ему важен этот нелепый принцип, ему хочется полного доверия. Он считает, что Римма добивается истины из-за прихоти!
— Так ничего мне и не скажешь?!
— Нет, Римма.
— Ну, хорошо!
— Перестань. Зачем тебе надо, чтобы я стал другим?
Римма не успела ответить, потому что из спальни послышался дочкин голос:
— Мам, вы мне сны мешаете смотреть! Все кричите, кричите!
— Больше мы не будем, малышка! — сказала Римма.
С того дня они и стали, как чужие. Спали порознь, ели порознь, и если надо было что-то сообщить друг другу, переговаривались через дочку:
— Ириша, скажи отцу, что у меня сегодня педсовет, приду поздно. Пускай возьмет тебя из садика.
Дочка, как могла, лепетала трудные слова «педсовет», «аэропорт», — она, вероятно, решила, что мама с папой придумали какую-то неизвестную игру.
А однажды дочка подбежала к Щучалину и попросила:
— Пап, скажи маме, у меня штанишки мокрые! Скажи, скажи!
Дочка тоже включилась в занятную игру… А Римма руками всплеснула: девочке скоро три года — и на тебе, такая оказия! Она интуицией поняла, что это не шалость; из-за нелепых отношений в семье девочка нервничает, может и всерьез заболеть.
— Вот твои принципы, вот твое упрямство! — крикнула она Щучалину.
— Это не упрямство, — сказал Щучалин. — Просто иначе-то наша жизнь не сладится. Как ты не понимаешь?
После этого случая Римма пошла было на примирение. Уже не играли больше в «испорченный телефон», не разговаривали через дочку. Но окончательного выяснения так и не произошло. Не успели.
Через день или два Щучалин вернулся с работы веселый, вынул из буфета бутылку коньяку — ту самую злосчастную бутылку, которую не распил с командиром.
— Рим, будут гости.
— Какие?
— Ты их не знаешь. Прибери в доме, а то неловко.
В комнатах на самом деле был отчаянный беспорядок. За последнее время Римма как-то забросила все домашние дела, сердце не лежало убирать и чистить. И от того, что самой ей было неловко за грязный пол, за немытые бутылки из-под молока, стоящие батареей на холодильнике, Римма рассердилась:
— Знаешь, здесь не самолет, где приходишь на все готовенькое!
— Я тебе помогу, — сказал Щучалин. — Давай уберем вместе. У одного-то у меня не получится.
— А что за необходимость в генеральной уборке?!
— Ребята хотят отпраздновать. Невелико событие, но все-таки: назначен командиром экипажа.
— Ты?..
— Да.
— Вместо прежнего командира?
— Вместо прежнего.
— Та-ак…
— Ты недовольна?
Римма не сумела справиться с собою: знакомая непочатая бутылка стояла на столе; Римма явственно услышала слова командира: «А совесть, Кирилл?» — вспомнила, как уходил командир из их дома… И подозрения, которых она страшилась, опять вернулись к ней; она их отгоняла, а они не исчезали, и ничего с этим нельзя было поделать.
Щучалин все понял по ее изменившемуся лицу.