— Гляжу, вы тут шибко строитесь, — сказал Степан. — Коровник, телятник. И возле поселка старого чего-то огораживаете.
— Летний лагерь. Для телят.
— Вон чего. А лесоматериал дешевый вам не нужен?
— Какой?
— Брусья, доски обрезные. Хороший материал, могу продать по знакомству.
— Откуда он у вас?
— По наследству. Все законно. Бараки остались от лесопункта, а я сохранил, сберег.
— Да разве они ваши, эти бараки?
— А чьи? Мог бы их пожечь к чертовой матери. Мог бы сгноить давно. А я сберегал, крыши чинил. И уступлю дешево. Ты поговорил бы с начальством.
— Да нет, — сказал Александр. — Какой смысл?
— Хороший же материал! Только разобрать да перевезти!
— Да перевозка-то дороже обойдется. Туда ни машина, ни трактор не пройдет.
— Стало быть, я напрасно берег? — спросил Степан тусклым каким-то голосом. — Не найду покупателя?
— Вряд ли.
— Смешной тогда случай… Анекдот прямо.
Степан улегся на печке, затих, не шевелился. Но Александр чувствовал, что старик не спит. И Александру подумалось, что не от хорошей жизни решился Степан торговать досками от брошенных бараков.
— Станет река, — сказал Александр, — я попробую к вам пробиться по льду. Только не за досками. А погружу вместе с тещей и привезу сюда.
Степан не откликнулся.
— Я мог бы теперь поспорить насчет справедливости, — упрямо сказал Александр. — Да вы и сами все знаете.
— Поумнел? — с издевкой спросил Степан. — Докопался до смысла жизни?
— Просто кое.-что понял.
— И убедился, значит, в своей правоте?
— Убедился.
— А отчего ты думаешь, щучий ты сын, — яростно проговорил Степан из темноты, — что я-то в своей правоте разуверился?! Может, я насмерть в нее поверил?! Может, весь смысл-то и был — не уступить никому?!
— Ради чего?
— А ради вот той самой справедливости! Прежде я думал, будто легко ее достигнуть, будто ее строить не надобно! Ан нет! Ее дольше всего, тяжелей всего строить! Ведь тут малая уступочка все порушит! Удержатся люди от малой уступочки-то?! Хрена два!
— Выходит, не будет справедливости?
— Полной — не будет! Знаю теперь — не будет!
— Ее можно по-разному добиваться, — сказал Александр. — Можно кричать: «Отдай все, что мной заработано!»
— Али это не по совести?!
— Отчего ж. По совести. Но можно дать людям больше, чем тебе заплатят. Один человек меня учил: всегда сделай больше, чем должен, сделать.
— Кто этот блаженный?
— Мой отец, — сказал Александр. — Вот так он меня справедливости учил. А теперь я сыну своему, Михаилу, стараюсь это внушить.
— Не выйдет!
— Выйдет, — сказал Александр. — Обязательно выйдет.
Зазвенели ледком октябрьские морозцы, застеклили речные заводи. Стыла, каменела земля, пестревшая заплатками первого снега. Недалеко было до настоящей зимы.
И однажды на исходе дня постучала в окно жена Степана Гнеушева. Никогда прежде теща в одиночку не приходила, и Александр даже не сразу ее узнал — сухонькую, горбатенькую, по брови обвязанную платком.
— Степан-то не у вас загостился?
— Нет. Пропал, что ли?
— Да с пятницы еще! Гос-споди, где ж он?…
— Разве он к нам ушел? — встревоженно спросила Марина.
— Нет, дочка. Он на Вискино озеро собирался. Косу взял. Накошу, говорит, осоки, а то козам для подстилки не хватит… Я отговариваю — не жадничай, а он пошел. Вечером — нету, ночью — нету. Ну, думаю, в деревню заглянул да сидит у вас. Что делать-то, где искать-то теперь? Боюсь я, дочка… — Теща заплакала, заблестели под глазами глубокие морщины.
Александр сдернул с гвоздя полушубок:
— Точно на Вискино озеро собирался?
— Туда, туда! Он уж там косил, да не справился до морозов. Ой, Сашенька, плохой он стал, забывает все, сам с собой говорит… И все почему-то ждал, что ты приедешь. Вдруг обернется и скажет: Сашка, мол, едет, слышишь?..
Только к полуночи добрался Александр к Вискиному озеру. Погода была ненастная, ветер хлестал то с одного бока, то с другого, и при лунном свете метель играла.
На ближнем берегу Александр отыскал две копны, прижатые жердями. Но больше никаких примет, никаких следов Степана Гнеушева не было. Куда он мог пойти? Если хотел косить, то, наверно, искал место, где осока погуще… Александр надел лыжи, прихваченные из дому на всякий случай, и двинулся напрямик через озеро. Лед еще пружинил, мягко прогибался под лыжами.
Неожиданно лыжа уткнулась в кочку, в белый сугробик. У Александра перехватило дыхание — он увидел копну спутанных, смерзшихся волос, край воротника и две неестественно громадных руки, впаянных в лед.