— Я же знаю.
— Ну, Лизавета, тебя солнцем чересчур напекло… Я что же — не по своей воле женился?!
— Спи, Виталик. Если что и случится, буду сама виновата… Понимала, что ступаю на ненадежную досочку…
— Лизка, ты старая, жуткая, костяная баба-яга. Завтра же я тебя брошу. И пусть другие тебя любят сильней.
— Спи, — улыбнулась Лиза.
Турков сегодня, сейчас же, мог дать какую угодно расписку, что не только не расстанется с Лизой, но будет ей верен постоянно. Уж себя-то он знает. Не способен на мимолетные романы, перед собою краснеть не желает, слишком это противно. От добра добра не ищут, и никто ему не нужен, кроме Лизы. Это верно, что он не испытывал к ней особой влюбленности, — ну и что? Грош цена сумасшедшей влюбленности, именно из-за нее разводится каждая третья супружеская пара! Ошалеют от взвинченных восторгов, сомлеют в объятиях, а через неделю — трезвые будни, домашнее неустройство. Влюбленность испаряется, как лужа на дороге. У Туркова тоже были девочки, по которым он вздыхал — и в десятом классе школы, и в институте, — куда подевалось былое томление? Вспомнит теперь, усмехнется: дурачок был, слепой дурашка…
— Лизавета, неужели ты думаешь, что я тебя брошу?
— Не в том дело, Виталик.
— А в чем?
— Наверно, не бросишь. Хотя — кто знает… Нет, пожалуй, не бросишь… Духу не хватит…
— Чего ж тебе переживать и опасаться?
— А вдруг мучиться будешь? Вдруг раскаиваться будешь?
Она произнесла эти слова после долгого молчания. Словно взвешивала, надо ли их говорить.
— Лизавета, Лизавета, я люблю тебя за это!
— За откровенность? Так ее маловато у нас.
— За отчаянность! За то, что на вулкане живешь! В доме, который качается!
— Спи.
— Между прочим, последняя новость: кажется, выдвигают меня в депутаты. Будешь за меня голосовать? Остальные-то избиратели поддержат…
— Я рада за тебя, Виталик. Очень рада. С этой работой ты хорошо справишься.
— И на том спасибо.
Июльская короткая ночь завесила темнотой окна и вскоре уплыла, как дождевое облако. Петухи по деревне заголосили. Турков чувствовал, что Лиза тоже не спит. Невероятное открытие: жена, оказывается, обеспокоена участью Туркова!
Ну, скажи она попросту — «мало меня любишь», это бы прозвучало естественно. Всем женам чудится, что мужья недостаточно ласковы… Но Лиза тревожится не о себе, — она тревожится о Туркове. Он, понимаете ли, еще раскается!
Воистину — мир перевернулся вверх ногами. Все наоборот.
Наутро Турков улетел в город, с аэродрома помчался на занятия, и когда они закончились, ему не захотелось сразу идти в халупу к бабке Ударкиной.
Погулял по городу, обошел магазины. В одном из универмагов, в сувенирном отделе, среди чудовищных яростно-сияющих пепельниц, градусников в форме колеса, распустивших крылья деревянных ястребов (а может — филинов?), он увидел знакомые пестренькие рукавички.
Турков нарочно потолкался у прилавка, последил за торговлей. Покупались градусники-колеса, устрашающие значки «А ну, погоди!», прочая мелкая дребедень. Рукавички спросом не пользовались. Вряд ли оттого, что была середина лета, а товар — не к сезону…
— А перчатки кожаные есть? — спросил Турков продавщицу.
— Бывают, но не всегда.
Странно, что ему понадобилось спрашивать. Убеждаться в неоспоримом.
Он возвращался к халупе кружным путем, через городской парк, по речному берегу. Ясные, четкие мысли рождались в голове.
Да, мир сложен. Смущают человеческую душу разнообразнейшие вопросы. Но главной-то мудростью останется «помирать собрался, а рожь сей!»… Надобно рожь сеять, граждане. Прокуролесите вы в поисках чего-то небывалого, воспарите в несбыточных мечтаниях, а все равно иной мудрости не сыщете.
И чтоб времени зря не терять, чтоб впоследствии локти не кусать, засевайте свою делянку пораньше. Мир сложен, а жить в нем рекомендуется попроще.
У мостков на реке женщины полоскали белье; худенький мальчик прыгал с камушка на камушек, играл в одиночестве.
— Привет, старикан!
— Здравствуйте, — сказал Женя. Он так и остался боязливым, недоверчивым. Так и смотрел исподлобья.
— Как поживали без меня?
— Хорошо поживали.
— Чего это ты набрал?
— Это ракушки. Они красивые.
— Слушай, старик, мама тебя заставляет рисовать? Или тебе хочется?
— Я рисую, когда хочется.
— Загадать тебе загадку? Три голубя улетели, два прилетели. Сколько осталось?
Женя лег пузом на камень, стараясь дотянуться до обломка раковины. Все дно в заводи было покрыто этими блестящими обломками, и непонятно, чего Женя тут выбирал. Одинаковые скорлупки, хватай любую — не прогадаешь.