Так мы и колхозный скот сохранили, и люди без своих коров не остались, себя да семьи сохранили. Голод так же страшен, как и война, — кто испытал, тот знает.
И все же не всегда мне удавалось быть доброй да покладистой. Иногда и суровой приходилось быть, чтобы люди не распускались.
Даже свою свекровь однажды оштрафовала. Сено сгребали на дальних лугах, свекровь вместе со всеми. И вдруг пропала. Нет и нет ее. Больше часу прошло. Вдруг появляется из лесу, довольная, какой-то узелок в руках тащит. Подошла ко мне. Я на узелок киваю:
— Что там у тебя?
— Морошка.
Люди тоже подошли, всем посмотреть охота. И тут я вовремя вспомнила урок Степана. Председателю, для того чтобы людьми управлять, самому надо быть самым честным и принципиальным:
— Выбрасывай!
Она даже испугалась:
— Да ты с ума, что ли, сошла?
— Не выбросишь, на пять трудодней оштрафую.
— Тогда штрафуй!
Отступать было поздно. Пришлось оштрафовать. Хоть и знала — не ее, себя самое штрафую, одна ведь семья. Ничего не сказала она, повернулась и пошла работать. Так мне хотелось догнать старушку, слова свои обратно взять, — да нельзя. Одного простишь — другие повадятся.
Долго свекровь на меня обижалась, ворчала:
— Ягоду больше в дом не принесу.
— Без ягоды проживем.
— Тебе-то что, а сыну как?
— Сам пусть собирает, коли охота.
— Где ему до ягод, разве он не работает, как все?
И правда, Сашка вместе со взрослыми копны возил, и не он один, все деревенские мальчишки помогали нам тогда.
После войны, когда жизнь немного полегчала, прощения просила у свекрови за этот штраф. Да не только у нее — у всех, с кем пришлось круто обойтись в те тяжелые годы, с кем не во всем справедливой была.
Например, Марья, Ефрема Порошкина жена, — опять в войну случай нас столкнул, и опять же она зачинщицей оказалась, только у меня терпения не хватило по-тихому с ней разобраться.
По берегу речки Тыбод сено сгребали. А день выдался жаркий, солнце пекло, духота. Ждали ливня. Действительно, откуда-то приползла лохматая черная туча, заволокла полнеба, и как будто огромный ушат перевернулся — хлынул дождь. Речка потемнела, взбухать стала, вот-вот из берегов выйдет. Сено возле самой воды лежит, значит, и его унесет, пропадет сено!
— Скорее, бабоньки, немного осталось, ну, поднажмем как следует! — крикнула я, а сама уже волосы отжимаю.
— Али мы железные? Чего нас все время гонишь? — подступила ко мне Марья. — Гляди, я и так вся мокрая!
— Я, что ли, сухая? — рассердилась я. — Давай работать иди.
— Если тебе надо, ты и работай, а я из-за твоего сена подыхать не собираюсь! У меня целая орава.
Не успела я ей ничего ответить; бросила она грабли и пошла вдоль берега прочь. Меня словно ветром с места сорвало, догнала я ее и с разбегу толкнула в Тыбод. Сама от себя такого не ожидала! Потом, конечно, помогла ей выбраться из воды.
— Накажет тебя бог за это, — сказала она.
— Если не лень ему про меня думать, пускай наказывает.
Поднялась Марья на бугор, где мелкотравье. Думаю, сейчас одежду выжмет и домой пойдет. А она к костру подошла. Погрелась немного, подсушилась и опять грабли взяла. Стыдно, должно быть, стало — все бабы работают, хоть насквозь промокли, и никто не жалуется.
Сено мы спасли, не унесло рекой.
На людях я старалась твердо держаться, а когда оставалась наедине с собой, места не находила. Как дальше колхозом управлять? Что делать? Опыта ведь никакого. Спасибо Степановым письмам; хоть и на расстоянии, а все же помогал он мне, советовал. Снаряды рвались над его головой, а он думал о нас, светлая головушка.
Последнее его письмо хочу переписать слово в слово, как есть:
«Добрый день, мама, Анна и Александр. Пишу в окопе. Жив пока. А пали многие. Немец прет, сегодня отбили две атаки. Танков и всякой техники у врага больше, трудно нам приходится. Пока отступаем. Но не всегда так будет. Остановим немца и погоним назад, доберемся до самого логова Гитлера, чтобы никогда больше не полез на нашу землю. Придет такой день!
Сейчас всем нам надо держаться что есть силы. Знаю, что и вам в тылу нелегко, но ничего не поделаешь. Война есть война. Надо бороться за жизнь, которую построили.
К тебе, Анна, у меня большая просьба. Или приказ, понимай, как хочешь. Коли осталась за меня, держись, береги колхоз так же, как сына. С людьми будь доброй, но твердой, ничего не бойся. В тебя, в силу твою должны верить люди. Если погибну, пусть памятью мне будет колхоз «Югыдлань», так же, как и сын Александр. Может, и не погибну — голову под пули не подставляю. Может, еще увижу вас не во сне, а наяву. Очень соскучился. Карточка, на которой мы все вчетвером, всегда со мной. И сейчас лежит она передо мной: на левом колене — карточка, на правом — пишу.