Лейтенант Ракин упрямо подавал рапорты об отправке на фронт. Но теперь это не было просто мальчишеством. Было сознательное стремление оказаться там, где сейчас каждый солдат на счету. И тем обиднее были отказы.
По утрам лейтенант Ракин являлся на доклад к подполковнику Кабанову.
— Железная дорога?
— Происшествий не было. Ночью воркутинский отстал от графика, в Княжпогосте меняли сгоревшую буксу. На перегоне под Микунью вошел в график.
— Усть-Уса?
Шло такое же занудное перечисление мелочей, случившихся в забытом богом аэропорту, где и самолеты-то не летают; на лесобирже, где последний пожар был до войны; на единственной районной фабричке, где шили солдатские рукавицы с двумя пальцами.
Иногда, правда, бывали «ЧП» — два или три раза кто-то «пищал» с территории республики. Выходил в эфир какой-то немецкий лазутчик. Но для лейтенанта Ракина борьба с лазутчиками ограничивалась таким вот докладом. На операцию лейтенанта не брали, и что там происходило — пойман кто или не пойман, — оставалось неизвестным. Был у лейтенанта Ракина пистолет, полагавшийся ему по должности, однако за два года Ракин им еще ни разу не пользовался. С таким же успехом можно было носить деревянный пугач.
Закончив ежедневный доклад, лейтенант Ракин не спешил делать поворот через левое плечо.
— Еще что? — спрашивал подполковник Кабанов.
— Рапорт. Он тут, в синей папке.
— Я приказывал разорвать его. Не подсовывай больше.
— Товарищ подполковник, — не стерпел однажды Ракин, — я же знаю, в прошлом году вы сами такой рапорт подавали! Сами на фронт просились!
— Один раз, лейтенант Ракин, глупость еще простительна. Но когда повторяется тридцать раз — ее надо пресекать. После следующего рапорта сядете под арест.
Порою подполковник Кабанов крайне удивлял Ракина. Вдруг возьмет и скажет:
— Глаза у тебя как у кролика. Завтра запрягай Серко, езжай на рыбалку.
— Какие сейчас выходные дни, товарищ подполковник?!
— И с фронта дают отпуск.
— Это с фронта!.. А мне и так перед людьми стыдно. Перед каждой женщиной краснею!
Та девчонка-радистка, которую он выучил в «Комилесе», уже воевала. Зимой пришла попрощаться, и лейтенант Ракин готов был провалиться сквозь землю от жгучего стыда. Слабенькую девчушку посылают под пули, а он, полный сил и здоровья, околачивается в тылу! Позорище какое!
Он старался все свое время уделять службе, выпрашивал дополнительные дежурства и поручения.
— Отдыхать ровно сутки! — приказывал Кабанов. — Можете идти.
Вот и вчера подполковник, глядя на Ракина поверх своих кривовато сидящих очков, произнес нечто фантастическое:
— А не съездить ли нам за грибами?
— Куда, товарищ подполковник?!
— За грибами. В лес.
— В начале июня?!
— Как раз сейчас-то и попадаются изумительные грибы, — сказал подполковник. — Попросите сержанта Елькина, чтоб утречком запряг Серко.
Нестроевик Елькин, исполнявший обязанности конюха, курьера, истопника и сторожа, с крестьянской основательностью смазал дегтем колеса двуколки, подбросил сенца, чтоб было чем покормить в дороге лошадку. И отправились за грибами.
— Как думаешь, почва везде оттаяла? — спрашивал Кабанов, неумело управляя лошадью. Вожжи он держал, как шлейф подвенечного платья.
— На полях?
— В лесу, в лесу.
Ракин кратко сообщил о свойствах здешних лесных почв.
— Ишь ты, — поддакивал Кабанов. — Гляди… А болота совсем оттаяли?
Ракин информировал о болотах.
— Ишь ты… Все знаешь, а про весенние грибы не знаешь. Будет тебе наука.
Проехали по сосновому бору, по торфяникам. Подполковник Кабанов озирался с видом счастливого горожанина, очутившегося на лоне дачной природы.
Подле старой вырубки остановились, и Кабанов, в расстегнутом ватнике, в сдвинутой на затылок кепке, пошел кружить по кустам.
— Что я тебе говорил?!
— Да это поганка, — сказал Ракин, посмотрев на коричневый, корявый гриб, напоминающий кукиш.
— Это чудо! Собирай, их тут много!
— Отравитесь, товарищ подполковник. Бросьте.
— Это сморчки! Изумительного вкуса и запаха! Их только в кипящей воде отварить — и пальчики оближешь… Собирай, я тебя прошу!
Лейтенант Ракин вынужден был подчиниться.
Кабанов не имел права говорить юному своему помощнику о радиограмме, полученной в середине января. Но сам эту радиограмму затвердил наизусть.