И теперь подумал, что в парме озорничали какие-то охотники, спекулянты мясом, что наживаются на людском несчастье. Надо же, еще и лодку своровали!
Не привезет сегодня Бутиков сена для отощавших лошадей. А посевная и так под угрозой… Вот невезенье.
Бутиков еще стоял на берегу, огорошенный донельзя и растерянный, когда слева, из-за черемушника, показались какие-то люди. Обряжены в лягушачьего цвета пятнистые комбинезоны, автоматы навскидку.
Бутиков не понял, кто это. Не видывал таких охотничков.
Трое отделились, пошли к Бутикову, по-прежнему выставляя перед собой автоматы.
— Ешь твой нос!.. — вдруг проговорил передний. — Бутиков? Ну, чудеса! Гора с горой не сходятся, а мы повстречались… Здорово, Бутиков, здорово! Не узнаешь?
— Рашковский? — неуверенно спросил Бутиков.
— Он самый! — Рашковский обернулся к двоим, стоявшим настороженно: — Ничего, это свой кореш… Вместе срок тянули! И вот опять судьба свела!
— Да как же ты… — недоуменно проговорил Бутиков. — Ты же… на фронт?!
— А я на фронте! — весело подмигнул Рашковский. — Ты прости-прощай, невеста, ты прощай, родная мать, скоро буду я в окопе из винтовки воевать!.. Как живется-то, Бутиков? Давно на воле?
От кустов, от черемушника, подходили остальные. Еще человек семь.
— Это вы ночью стреляли? — спросил Бутиков. Спросил для того только, чтоб справиться с отчаянной кутерьмой в мозгах.
— Слышно было?
— На всю округу…
— Это мы салют давали. А как же ты здесь очутился, Бутиков, в такой чащобе?
— На лодке приплыл. В сельхозе я тут работаю… За сеном вот, понимаешь…
— А лодка где?
— Увели… Угнал кто-то.
Рашковский глядел испытующе, покачивая в руках автомат.
— А не сам отдал?
— Да я и не видел никого…
— Ой, Бутиков, лучше — правду, как на исповеди!
— Чего мне врать-то? Вот следы только и заметил…
— Лопух ты, Бутиков. Разгильдяй. Казенное имущество не сберег. Сколько километров до вашего сельхоза?
— Да кто ж их мерил? На лодке — полтора часа.
— Пойдем-ка тогда пешочком, Бутиков, — сказал Рашковский. — Мы тебе компанию составим, чтоб ты не скучал.
— В сельхоз?
— И в сельхоз, и дальше потопаем. Я тебе по дороге расскажу, что на свете творится…
— Дак не проберемся мы, — помолчав, сказал Бутиков. — Половодье-то какое… Потопнем к едрене-фене.
Рашковский снова подбросил автомат:
— А что же делать? Может, ты до лета здесь загорать собираешься? Двигай, двигай… Мы торопимся.
— Что за спешка-то?
— Эх, Бутиков, копаешься ты в навозе, ничего не знаешь… Власть меняется!
— Это как же?..
— Сам увидишь! Вот придем в твой сельхоз — устроим полную ликвидацию! И никто тебя, Бутиков, на работу не погонит…
— Дела-а… Вы что же — от немцев посланные?
— Мы, брат, от свободной России посланные!
— Дела-а…
— Идем-ка. Спешить надо.
— Дак говорю — не пробраться… — вздохнул Бутиков, косясь на автомат.
— Не хочешь, значит?
— Да кабы можно было… А то ведь завязнем к едрене-фене…
— Ладно, Бутиков. Пойдем без тебя.
— Ну, коли не боитеся…
— Мы ничего не боимся, — сказал Рашковский и забросил автомат за плечо. — Мы ребята-ежики… Только и тебя здесь не оставим. Вдруг ты нас обгонишь? Небось дорогу-то знаешь?
— Не знаю, откуда мне знать…
— Знаешь, — сказал Рашковский. — Перевоспитался ты, вполне стал сознательный… Ну, прощай, ударник колхозных полей!
В кулаке Рашковского Бутиков увидел нож. Длинный, с желобком и толстою спинкой, как у рыбы.
Страшно было так помирать. На фронте — другое дело, а вот здесь, от ножа, страшно.
— Ну, что ж теперь… — проговорил Бутиков. — Я б тебя тоже, сволочугу бандитскую… Если б мог…
Он не договорил. Рашковский качнулся вперед, мягко ударил ножом и поддернул его кверху.
Бутиков услышал хруст, ощутил странно-холодную боль, словно ледяная игла прошила ему живот. Он схватился руками за ужаленное место, скрутил пальцами рубаху и стал придавливать ее к ребрам. Потом желтый затопленный берег, и кусты черемушника, и фигуры в пятнистых комбинезонах — все стало переворачиваться вверх тормашками, гаснуть и навсегда исчезло, прежде чем Бутиков стукнулся головой о мокрую гальку, о пестренькие камушки.