И все-таки добренькой Настю не назовешь. Не всех она жалеет.
Живет в конце деревни старый Лото. По документам его имя Всеволод, но только всю жизнь его звали Лото. Не за что было величать…
Ручищи у Лото длинные, жилистые, и вот беда — лишь в одну сторону загребают. К себе. Не пропустит Лото вещичку, если та плохо лежит.
Забрел однажды на почту, там стояла баночка с мелкими гвоздями, которыми посылки заколачивают. Ушел Лото — нету баночки. Будто в воздухе растаяла. Стыдят его, доказывают: кроме тебя, никого на почте не было! Ты взял! А он и глаз не отводит. «Видели, — говорит, — как я брал? Не видели! Ну, и отвяжитесь!..»
Летом пришлось зарезать одного теленка — боднула его корова и пропорола рогом живот. Мясо решено было отправить в бригаду, работавшую на дальних лугах. Управляющий распорядился: пусть Лото разделает тушу, а Настя посолит мясо, чтоб не испортилось в жару.
Телячью голову и ноги продали по казенной цене двум дояркам. У них семьи не слишком-то обеспеченные — пускай, дескать, наварят студня.
И вот через несколько дней останавливает Настю та женщина, что купила телячью голову.
— Настя, — говорит, — а у тебя телята особенной породы. Давно такую породу вывели?
— Какую породу? Обыкновенные, у меня телята.
— Нет, — говорит женщина и внимательно смотрит на Настю. — Они у тебя безъязыкие.
— Почему это безъязыкие?!
— Вот уж не знаю, — говорит женщина. — Собралась я детишкам телячий язык отварить, — батюшки! — а его нету… Голова-то без языка! Странный был теленок.
Ушла женщина своей дорогой, а Настя стоит как оглушенная. Первый раз в жизни ее опозорили. Первый раз в нечестности заподозрили! Прыгает вокруг Насти нетерпеливая Жулька, повизгивает, домой зовет.
— Погоди-ка… — говорит ей Настя, сосредоточенно размышляя. — Мы домой не пойдем. Заглянем в нижний конец деревни, к дорогому Лото!
Лото сидел во дворе у сарая, отбивал ржавую косу-горбушу. Эта коса очень быстро у него тупится — темными ночами Лото на лужки похаживает, добывает сенца, пока добрые люди спят. Не мудрено в темноте косу зазубрить…
— Явилась гостья незваная-негаданная! — Лото сразу насторожился, косу отодвинул: — Чего тебе?
Настя схватила прислоненную к сараю жердь, увесистую такую жердь, и молча идет на Лото. Расспрашивать его бесполезно, все равно отопрется. А надо, чтоб он признался. Хватит ему потакать!
Идет Настя к Лото, перехватывает жердь поудобней, пальцы от напряжения белые.
— Ты это чего?.. Чего?!
Размахнулась Настя изо всей моченьки, а саму озноб трясет от ужаса. Ведь если сейчас, сию секунду Лото не признается, придется ударить. И она, Настя, знает, что ударит. Не сможет удержаться, захлестнет ее ненависть.
— Ты брось!! — по-петушиному вскрикнул Лото, поперхнулся, закашлял. — Брось! Я отдам… отдам деньги! Дороже уплачу!
Швырнула Настя жердь к его ногам:
— Пойдешь к тем, у кого своровал. Все расскажешь. А то, видит бог, пришибу! Я ведь не на почте работаю… И банки с гвоздями да и остальное воровство прощать не стану!
— Я тебе деньги верну! — засуетился Лото. — Тебе верну! Я же не хотел бесплатно… Я ведь…
— Объяснишь тем, кого обокрал!
— Да я…
— Все понял? Или повторить?
Назавтра в сельповской очереди встретила Настя знакомую доярку. Ту самую, что купила голову без языка. Сконфузилась доярка: извини, говорит, за давешние попреки, теперь все выяснилось.
— Да ну? — поразилась Настя. — Неужто безъязыкий теленок заговорил?
Посмеялись, пошутили. Вернулась Настя домой веселая, а еще через день ей повестка: явиться в милицию.
В доме, где размещается сельсовет, есть глухая дверь с табличкой «Участковый уполномоченный». Если хозяина комнаты нету, глухую дверь от косяка до косяка перегораживает массивный железный засов с амбарным замком.
Они часто украшают дверь, этот засов и этот замок, — ведь рабочий день у милиционера Мелешева ненормированный.
В сельсовете Настя бывала, а в милицейскую комнату попадать еще не доводилось. Теперь Настя с любопытством озирала комнату с голым, без занавесок окном, с несгораемым шкафом в углу, с ободранным канцелярским столом, за котором сидел Мелешев. Над головой участкового был прикноплен пестрый плакат, изображавший круглые и треугольные дорожные знаки.
— Садись, — на миг подняв глаза, проговорил Мелешев, продолжая что-то писать.
Скрипело тупое перышко, продавливая бумагу. В окне, между рамами, ползали мухи.
— Зачем я понадобилась-то?
— Сказано — садись!