… бледное до синевы лицо Мунисы, уже стоящей возле фургона и раскрытый в крике рот женщины…
… предупреждающий окрик второго охранника…
… третий из чёрных натягивает лук, и я вижу, как стремительно тают металлические накладки на его колчане, а стрела срывается с тетивы и, остановленная прямо в полёте, падает у его ног…
Время ускорилось стремительно и вот я уже стою над трупом напавшего на меня мужика — в его правой глазнице торчит тот самый антрацитовый кусок металла, преобразованный неведомой силой в тонкую спицу! Твою мать, и до чего же чешется щека, просто раздирается от чесотки!
Остальные двое — самый старший и тот незадачливый лучник — добежать до меня не успели, ибо повелительный окрик возницы остановил обоих!
— Всем замереть и не двигаться! Дурачьё!
Всем телом оборачиваюсь на крик, оба охранника резко остановились, один даже попятился…
— Ещё один шаг и трупов прибавится! — слышу свой хриплый голос.
Смотрю на мертвеца отстранённо — голова его странно запрокинута, синие глаза уставились в небо. Это нестарый мужик, украшенное шрамом лицо, жестокое даже в смерти, всё ещё хранит предвкушающий расправу оскал.
Замерев на месте от неожиданности, вижу… из-под разметавшихся волос убитого выползает чёрная змейка, стремительно перетекает к моей ноге и застывает антрацитовой стрелкой у подошвы моего сапожка, а мгновением спустя стрелка оживает и обвивается вокруг щиколотки, проваливщись в голенище. Это видно не только мне, боковым зрением отмечаю, как медленно пятятся к фургону охранники… И едва успеваю отвернуться, чтобы не заблевать лицо убитого, отвратительно застывшее в предсмертной гримасе. Меня полощет так долго, что даже перепуганная Муниса осмелилась приблизиться.
— Детка, на вот выпей, умойся.
Обмываю лицо прохладной водой, полощу рот, сплёвывая кровавую воду на мертвеца — собаке собачья смерть!
Даю себе слово, что больше никто не ударит меня безнаказанно, уж до глотки одного я дотянуться постараюсь и мне плевать, что будет потом. Если это «потом» будет. Лучше сдохнуть в драке, чем терпеть побои! Мельком отмечаю, как мало мне нужно, чтобы изменить собственным решениям, принятым совсем недавно — затаиться, сделаться незаметной и вообще вести себя, как подобает простолюдинке. Уже затаилась тут одна в таверне, как же! Об меня там только ленивый ноги не вытирал. И что, это мне очень помогло вписаться в здешнюю действительность? С меня хватит!
Впервые смотрю в глаза своим сопровождающим. Стоящий слева приподнял брови, принял боевую стойку, но руки держит подальше от оружия, явно что-то понял. Второй расфокусировал взгляд и смотрит сквозь меня, вот только желваки перекатываются очень демонстративно. Возница же разглядывает меня весело-заинтересованно, это явно маг и глава нашего маленького каравана. Решил выйти из тени?
Мне не страшно, не больно, все прочие эмоции словно ампутированы чьей-то безжалостной рукой, только дрожь сотрясает тело. Разум пока отказывается анализировать происшедшее, поэтому я собираю остатки сил в кулак и твёрдо марширую к фургону. С третьей попытки влезаю внутрь, падаю ничком на кошму и уплываю в багрово-серый туман.
— Детка, просыпайся, уже вечер… — это Муниса осторожно прикасается к плечу, — надо подкрепиться.
Она помогает мне сесть на лавку, руки-ноги не слушаются и со сна ощутимо пошатывает. Давно известно, что сон на закате — не лучшая идея. Муниса явно устала, лицо серое, мешки под глазами, так и не пришлось ей полежать, а мы всё ещё в дороге. Господи, спаси-помилуй, когда же она закончится?
Руки у моей спутницы слегка отекли, ноги, очевидно, тоже. Она пытается встать и с кряхтением опускается на скамью, это с моим ростом можно стоять, а ей приходится довольно низко наклоняться. Нелегко женщине со мной, ведь и суток не прошло, как второй труп образовался.
— Кажется, я втравила тебя в большие неприятности, Муниса.
Она корчит гримаску, кивая в сторону нашего кучера, одновременно сооружая толстенные бутерброды, ветчина пахнет настолько остро, что слюна готова побежать по подбородку.
— Ешь, дитя. Тебя откармливать и откармливать. Откуда ты родом?
Тоже киваю в сторону возницы и показываю на уши. Она кивает, поняла мол, и прикладывает палец к губам.
— Не помню я ничего, очнулась под телегой, вокруг идёт бой. Думаю, память с перепугу отшибло.
— Ты ешь, ешь! А память вернётся, речь же вернулась, верно? Вот и ешь, и не думай о плохом.
Ох ты, похоже я и знать не знала вкуса истинной копчёности! До чего же вкусно, это вам не жидкий дым, господа! Сдерживаю неожиданное желание облизать пальцы, а Муниса так и делает, да ещё и блаженно щурится.