Сердце и душа, вот что нужно для жизни, вот они мехи. Вот только чьи? Представьте себе ведь это, в самом деле, сердце нужно отнять, что уж проку, что вместе с душой или раздельно. Вопрос только чье? Ведь это жертва. Самая настоящая людская. И от того не менее глупая, так я понял уже гораздо позже. То есть, чтобы создать жизнь из глины или чего бы там ни было, все равно нужна жизнь человеческая. Отнять ногу, чтобы приделать протез, зачем? Мне уже тогда стало жаль эту жертву, хоть я и не знал, чьей участью это будет.
Я не могу вспомнить, куда подевались мальчишки, а между тем меня это тогда очень волновало. От чего даже сам теперь не знаю. Услышал ли кто из них фразу и что произошло? Для верности фраза была записана на бумажке, хоть не знаю в точности ли эта та фраза. Бумажку отправили в рот глиняному болвану и … в тот день глаза учителя потухли так, что едва ли была надежда увидеть их огонь снова. Болван не очнулся. На пороге позже обычного появился Ник. Майстер не стал пускать его, мотивируя это неотложным делом. Помнится, так он потом говорил. Наступила ночь, луна скрылась за облако, и остался только один ее рог, что торчал до рассвета. Глиняное изваяние провело эту ночь в шкафу алхимика и казалось, простоит там, пока не превратится в пыль. От чего-то, мне одному так не казалось, я почему-то уже тогда чувствовал его живым.
Что-то живое, именно, оно, он! Живой, живой! Не знаю, чьи это были слова, мои ли или учителя, но только на следующий день как гром среди ясного неба обрушилась эта новость на нашу коморку. Майстер бегал вокруг глиняного человечка и чуть не плясал, пытаясь взаимодействовать. Тот правда ничего особенного предложить учителю не мог и только ходил, поднимал руки, показывая что живой. Достаточно было и этого, чтобы осчастливить его создателя. Оставшееся время до двенадцати майстер не мог усидеть в ожидании коллеги. Ника все не было. Тогда ваятель сам направился к нему домой, чтобы позвать к себе и показать фокус.
Пришли. Оба как на иголках, впрочем, огненный старается этого не показывать, и они входят в коморку. Слышно как топчутся на месте, в нетерпении ждут, наконец, ищут. Находят. Глиняное создание сидит в шкафу. Сидит оно тихо, совсем мертво. Проходит минута, пять, десять, они ждут, ругается майстер и ничего не происходит. «Из тебя так себе скульптор», – подытожил Ник и разочарованный неудачной шуткой уходит. «Но ведь не шутка же все это» – трепещет и почти спрашивает себя майстер. Он уже готов был сознаться в собственном сумасшествии, когда спустя время глиняный вышел из шкафа. Тогда майстер был только рад, что не сошел с ума и потому решил, что попытки еще возможны. Он пригласил Ника вновь и опять потерпел поражение. Так продолжалось долго. Алхимик был ужасно раздосадован тем, что не может поделиться своим успехом. Были приглашены и другие, много человек по одному, наконец, и целая толпа людей, а видел его лишь создатель. Застенчивый чурбак прятался в темноте каждый раз.
В конце концов, попытки выставить достояние на всеобщий обзор кончились провалом, и глиняный человек все так же жил в коморке уже гораздо реже покидая свой шкаф. Ему определенно приходила в голову мысль, что создан он зря. Даже если все и увидят, чего толку? Чтобы был? Существо хоть сколь-нибудь живое должно иметь свой смысл. Может оно и не способно будет осуществить его, но у этого создания должна быть опора, цель. Потому-то видимо бог и создает свои существа полными возможностей и пороков, запретов и бесконечной свободы быть. Не просто свобода, потому как просто ее и не представить себе, но в том, что касается жизни в том, чтобы увидеть ее или хоть как-то почувствовать богоподобное существо вольно. Глиняный болван нет. Потому что он глиняный ли, или потому что болван? Наверное, и такого можно было оживить хоть ради чего-то, а не только чтобы жить.