— Век буду тебе благодарен, — произнёс Артемий. — Появится какая нужда, приходи — помогу.
«А пока ты будешь пировать, — цедились расчётливые мысли, — пошлю верных людей перенять тебя по дороге. Пусть все видят, как я тебя проводил, и грешат на станичников».
— Щедрость твоя, государь, не знает предела… — знахарь поклонился, и вновь словно огонёк мелькнул в его глазах.
«Можно подумать, он мысль неизреченную читает», — поневоле подумалось Артемию.
— Мысль твою, боярин, читать, много хитрости не надо. Она у тебя на лбу огненными письменами начертана.
Артемий побагровел, словно мёртвая вода по-прежнему обжигала его лицо. Такого позора он ожидать не мог. Но сдаваться и отступать боярин не собирался.
— Умён ты, чернокнижник, — процедил он, — но одного не учёл. Я в твои тайны проник, а ты мне ничего сделать не сможешь, потому как ныне ты в полной моей власти. А уж когда я омоложусь, так и вовсе другой разговор с тобой будет.
Артемий поднял флягу с живой водой и одним глотком опростал её.
В следующее мгновение он покачнулся и всем телом грянулся на пол. Опочивальню наполнил громкий, обиженный плач.
— Государь, что с тобой? — боярыня бросилась к упавшему мужу.
— Что я и говорил, — спокойно ответил лекарь. — Омолодился твой повелитель.
— Как же — омолодился? Вон, и борода седая, и плешь на темени!
— Телом остался шестидесяти лет, а духом он теперь младенец новорожденный. Придётся тебе, матушка, не одну, а дюжину кормилиц приискивать. Твоему благоверному, ох, как много молока понадобится. Да ты не переживай, это не надолго. Через год он ходить начнёт, а через три годка они вдвоём с сыном во дворе наперегонки на палочках скакать будут. А до тех пор, пока боярин в разум не войдёт, быть тебе здесь полновластной хозяйкой. Так что ты мне ещё спасибо скажешь.
Молодая боярыня молчала, не в силах сразу осознать услышанное.
— Хлеб я в вашем доме есть не стану, а серебра возьму зачуток, да и пойду себе. Прощай, хозяйка. И ты, боярин, прощай.
Новорожденный Артемий Сухой, лёжа на полу, громко плакал басом.