Через живую японскую изгородь, росшую вдоль тротуара, мне было видно, что она поднялась по ступенькам белого дома и скрылась внутри. Дом был двухэтажный, с гаражом, чуть врытым в склон горы. Он стоял посреди деревьев поодаль от дороги. Для женщины ее круга он был слишком красивым и дорогим. Вскоре мне надоело любоваться запертой дверью дома. Сняв пиджак и галстук, я положил их на спинку сиденья и засучил рукава. В ящичке с инструментом у меня находилась масленка. Взяв ее, я направился по дорожке к открытой двери гаража.
Гараж был огромен. В него свободно можно было поставить несколько машин и даже грузовик. Странным было то, что тут на самом деле иногда бывал грузовик: на бетонном полу остались следы широких шин и большие пятна от подтекающего масла.
Небольшое окно в стене гаража выходило прямо во двор. Там, спиной ко мне, сидел широкоплечий мужчина в алой шелковой рубашке. Его короткие волосы по виду были гуще и темнее, чем у Ральфа Сэмпсона. Я встал на цыпочки и прижался лицом к тонкому стеклу.
Даже сквозь стекло сцена была живописная, как на картине. Широкая мужская спина в рубашке, бутылка с пивом, тарелка с солеными орешками на земле позади него и апельсиновое дерево над его головой с недозревшими плодами.
Мужчина наклонился и протянул огромную лапу к тарелке с орехами. Пальцы скользнули мимо тарелки и уткнулись в землю. Затем он повернул голову, и я увидел его профиль. Это был не Ральф Сэмпсон. Лицо мужчины было словно высечено из камня скульптором-примитивистом. На нем была написана обычная история человека двадцатого века: слишком много борьбы, слишком много звериного мужества и слишком мало извилин в мозгу.
Я вернулся к отпечаткам шин и, опустившись на колени, стал изучать их. Позади меня по дорожке раздались шаги, но я услышал их слишком поздно и не успел ничего предпринять.
Мужчина в алой рубашке появился в дверях гаража и спросил:
— Что ты тут вынюхиваешь? Нечего тебе здесь делать.
Взяв масленку, я выпустил струю масла на стену.
— Не загораживайте свет, пожалуйста, — произнес я.
— Чего тебе? — тяжело спросил он.
Его верхняя губа была толстая, как у слона. Он был с меня ростом, не широк к плечах, но впечатление производил. Я стал нервничать, словно разговаривал со свирепым бешеным бульдогом, охранявшим хозяйское имущество. Я поднялся.
— Да, — проронил я, — вы, братец, обзавелись ими.
Мне не понравилось, как он двинулся ко мне.
— О чем ты толкуешь? Чем мы обзавелись? Ничем мы не обзаводились! А вот ты обзавелся неприятностями, притащив сюда свой вонючий зад!
Он подошел так близко, что я уже ощущал его дыхание: пиво, соленые орешки, гнилые зубы.
— Передайте миссис Голдсмит, что они наверняка у нее завелись.
— Термиты?
Он остановился. Я мог бы сбить его с ног, но вывести надолго из строя было трудновато.
— Маленькие насекомые, которые все пожирают.
Я опять плеснул масло на стену и добавил:
— Маленькие паразиты.
— Что у вас в этой жестянке?
— В этой жестянке?
— Да.
Кажется я наладил отношения.
— Это убивает, если не разом, то потихоньку, этих термитов. Они жрут это и мрут. Передайте миссис Голдсмит, что все будет в порядке. Скоро они исчезнут.
— Не знаю я никакой миссис Голдсмит.
— А хозяйка дома? Она звонила в управление и вызывала инспектора.
— В управление? — подозрительно скривился он.
— Управление по борьбе с термитами в Южной Калифорнии.
— А! Но здесь нет никакой Голдсмит.
— Разве это не Эвкалипт-лейн?
— Нет, это Будлу-лейн. Ты ошибся адресом, приятель.
— Ужасно! А я-то думал, что попал на Эвкалипт-лейн.
— Нет, Будлу-лейн.
Он широко улыбнулся над моей нелепой ошибкой.
— Тогда я пошел. Миссис Голдсмит будет ждать меня.
— Да, только погоди минутку.
Он быстро выбросил левую руку вперед и схватил меня за воротник. Правую он сжал в кулак.
— Больше здесь не появляйся! Тебе тут нечего делать.
Лицо его налилось кровью от злости, глаза стали дикими и засверкали. Из искривленных уголков рта потекла струйка слюны. Этот тип был гораздо опаснее бешеного бульдога, и его поведение было трудно предугадать.
— Смотри, — поднял я масленку, — эта штука ослепит тебя.