У входа на рынок, прислонясь к стене, стоял старик с тупым и отечным лицом пьяницы. Поодаль от него, привязанная веревкой к забору, сидела темная исхудалая овчарка и время от времени надсадно лаяла, бросая на старика взгляды, полные укоризны.
Она словно говорила: «Я ведь знаю, зачем ты меня привел сюда. Эх ты, а еще человек!»
Люди, проходившие мимо, невольно останавливались и с сочувствием глядели на сильную умную собаку, оказавшуюся лишней в доме.
А ее хозяин нудно и заискивающе канючил:
— Купите, граждане, почти задарма отдаю. Собака чистых кровей, все как есть понимает, только по-человечьи разговаривать не может. Ишь чертом на меня смотрит, учуяла бесова кукла, что продаю ее! Сядь! — прикрикнул он на вскинувшуюся собаку и продолжал объяснять: — Сын, понимаете, уходя в армию, наказывал сберечь Пальму до его возвращения. А мне с ней одна маята. Больной я, да и вообще не любитель такой живности.
— А сыну что скажешь? — в упор спросил кто-то.
Тусклые глаза старика хитро сощурились:
— Так ведь оно всяко могло случиться: увести могли Пальму или отравить. Попробуй потом дознайся…
К старику подошел молодой человек в спортивной куртке.
— Покупаю собаку, — сказал он решительно. — Но с условием, что дадите адрес вашего сына. Вернется из армии — отдам ему Пальму…
Старик поспешно согласился. Ему решительно все равно, кому отдавать и на каких условиях, лишь бы получить желанный червонец!
Пальма, словно она и в самом деле все понимала, доверчиво и энергично зашагала рядом с приветливым парнем, чем-то удивительно похожим на ее настоящего хозяина-друга.
БЕЛЫЙ НАЛИВ
— Угощайтесь, это белый налив. — Моя соседка по каюте протянула мне большое яблоко, как бы освещенное изнутри мягким матовым светом.
Оно приятно холодило ладонь и было упругое, словно литое. Я залюбовалась яблоком… И вдруг в моей памяти отчетливо возникла давно забытая история, связанная с белым наливом.
В тесной барачной комнатушке рабочего общежития мы жили вчетвером — четыре комсомолки, приехавшие на великую стройку по велению сердца.
Старшей из нас, Ольге, было двадцать два года. У нее была тяжелая бронзового цвета коса, толстая, как ветвь столетнего кедра, строгие серые глаза и обветренное загорелое лицо.
Был у Ольги жених — Федор из бригады плотников. Широкоплечий улыбчивый парень, приехавший на Магнитку из-под Курска. Говорил он много, цветисто, за что мы прозвали его курским соловьем.
По вечерам с нетерпением ждали мы Олю. Раскрасневшаяся, счастливая, она вбегала в комнату и, заполнив собой все свободное пространство, говорила:
— Ой, девочки, не могу! И откуда у него столько красивых слов? Ты, говорит, моя яблонька, моя зорька…
Мы с замиранием сердца слушали. И чего греха таить — втайне завидовали Оле. Каждой из нас, даже круглой как репка, неказистой Лиде, хотелось быть и зорькой, и яблонькой…
Однажды Оля сообщила:
— Федя домой написал, что мы осенью поженимся. Родители дали свое согласие и послали две посылки белого налива из собственного сада.
— А что это такое «белый налив»? — спросила я.
— Это яблоки такие. Федя говорят, что вкус у них медовый. Как придут посылки, устроим пир горой.
…В тот вечер Оля пришла рано. Она была чем-то расстроена и не сказала своего обычного: «Ой, девочки!»
Мы ее ни о чем не стали спрашивать. Так было заведено у нас — ждать, когда человеку самому захочется выговориться.
Оля молча напилась чаю, молча убрала со стола. Перед тем как ложиться спать, сказала, грустно усмехнувшись:
— Федя получил из дома яблоки. Завтра устроим пир горой.
С работы мы пришли вовремя. Оля была уже дома. Она перетирала полотенцем некрупные красные яблоки и укладывала их в эмалированное блюдо, заменявшее нам и вазу, и хлебницу, и тарелки.
Вскоре пришел и Федор. Он был какой-то скованный и хмурый. Без улыбки его лицо казалось тяжелым и недобрым.
Оля пригласила всех к столу:
— Ешьте, девочки! Яблоки свои, несчитаные… Из Фединого сада.
На скулах у Федора вспыхнул густой румянец. Он не придвинул своего табурета к столу, не стал участвовать в общем разговоре.
Собственно, разговора никакого и не было. Мы с удовольствием грызли яблоки, смеялись. Веселее всех казалась в тот вечер Оля…
— А почему Федя не ест яблоки?
— Ему они оскомину набили… — ответила Оля.
Федора как будто ударили. Он резко поднялся и, не сказав ни слова, выбежал из комнаты. С той поры он не был ни разу.