…Через несколько дней встречаю сына этого мастера. Высокий, чуть не на полметра перерос своего отца, и в плечах — шире. Лицо вдумчивое, спокойное, с открытым взглядом.
Разговорились об отце. Рассказывает с тревогой: сердце начинает сдавать. Пора бы на пенсию. Да разве ж он согласится? Завод для него не просто работа. Как говорят, во сне может собрать и разобрать станок. По малейшему шороху определит, где неполадка. А как понимает душу человеческую! Как любит возиться с ершистыми ребятами, от которых другие открещиваются… Не было такого случая, чтобы не сумел добраться до того ранимого и отзывчивого комочка, что неустанно бьется под девятым ребром. Одним словом, хороший у меня отец. Далеко мне до него!
РЫЖИК
Мы встретились на площади возле заводоуправления. И хотя не виделись очень долго, сразу узнали друг друга. Нина Ильинична заметно пополнела, и глаза ее стали не такими просторными. Давно замечала я, что людские глаза, как степные озера, с годами становятся меньше…
Моя знакомая была не одна. Ее голос заметно дрогнул, когда она сказала:
— Знакомьтесь. Это моя дочь Ольга.
Крепкое пожатие руки. Внимательный взгляд спокойных глаз. Высокая. Волосы волнистые, красивого бронзового оттенка. Мила и изящна…
О себе сообщила скупо: инженер-геолог. Вот приехали с мужем к маме погостить, показать ей своего первенца.
Ольга спешила. А может быть, из деликатности не хотела мешать нашему разговору.
Попрощавшись, побежала к трамвайной остановке, мелькая загорелыми стройными ногами.
В сквере мы выбрали уединенную скамейку, со всех сторон окруженную зарослями карагача.
— Неужели это Рыжик? — спросила я Нину Ильиничну.
Лицо женщины осветилось радостью.
— Значит, вы помните тот день…
Такое не забывается! Я помню его так отчетливо, словно время в своем неудержимом движении обтекало его, как маленький прибрежный островок…
Было это студеной осенью 1941 года. В детский дом привезли из прифронтовой зоны осиротевших ребятишек — напуганных бомбежками, изголодавшихся, с недетской тоской в глубоко запавших глазах.
Десятки женщин — работающих и домохозяек, солдаток и вдов — пришли в детский дом, чтобы взять обездоленного войной малыша, согреть своей лаской, заменить ему мать.
Пришла сюда и Нина Ильинична. Ее муж погиб в первый месяц войны, оставив ей девятилетнего сына Сашу — живую память и душевную поддержку. Дети — лучшие целители раненного горем женского сердца…
Нина Ильинична решила взять мальчика — у Саши будет маленький братишка, а у нее еще один сын.
В комнате, где находились трехлетние малыши, внимание Нины Ильиничны привлек ребенок с ежиком ярко-рыжих волос, в длинном, до самого пола, пиджачке. Он стоял в сторонке, не сводя с Нины Ильиничны тревожных, широко распахнутых глаз.
Потом вдруг сорвался с места и, путаясь в неудобной одежонке, подбежал к ней, крепко охватил ее колени:
— Мамочка, что ж ты меня не узнаешь? Это я, Рыжик!
Домой Нина Ильинична пришла с Рыжиком, оказавшимся не мальчиком, а девочкой Олей…
НИЧЕГО ОСОБЕННОГО
Почтальон, если он в течение многих лет ежедневно приходит в ваш дом, становится более чем просто знакомым.
Именно такие отношения сложились у меня с Мариной Петровной, или попросту с Маришей — рослой и стройной женщиной, которая свою тяжелую, набитую корреспонденциями сумку из плотного черного дерматина носит легко и грациозно, как горянка кувшин с родниковой водой.
— Это я! — говорит она вместо приветствия и щедрым жестом подает письмо или бандероль.
К заказным бандеролям, нередко содержащим графоманские рукописи, Мариша относится почтительно, почти благоговейно.
Она очень застенчива, но иногда, уступая просьбе, присядет на пару минут и сообщит что-нибудь неожиданное, интересное.
На днях Мариша извлекла из своей бездонной сумки большой тополиный лист и, повернув тыльной стороной, положила его передо мной.
Лист был желтый, с яркими зелеными прожилками — видимо, его сорвали с молодого сильного тополя.
— Он мог бы продержаться на ветке еще дней десять, — подумала я вслух.
— Так ведь это же письмо! Вот посмотрите! — Мариша повернула лист глянцевой стороной. Я увидела пеструю красивую марку и адрес, написанный четко и крупно черными чернилами или даже тушью.