— Конечно, сможешь, — подтвердила подруга, — если очень захочешь.
Девушки сошли у Дворца металлургов, где вечный Пушкин со своего пьедестала задумчиво смотрит на племя младое, незнакомое, радуясь весеннему обновлению жизни…
ДЕД МОРОЗ В ЦЕХЕ
Кто бы мог подумать, что Дед Мороз окажется фигурой общественной?
Магнитогорцы сумели пробудить в добром, но своенравном старике общественный темперамент, и он с видимым удовольствием, не считаясь с календарем, посещает цехи в дни досрочного выполнения годового плана.
Особенно нравится ему заходить в горячие цехи: даже на городской пышной елке не бывает столько ярких огней!
Дед Мороз приходит с неизменной своей спутницей — Снегурочкой, которая если и рискует растаять, то вовсе не от огня, а от белозубых улыбок молодых металлургов, от их теплых взглядов, обращенных на Снегурочку (по издавна установившейся традиции роль Снегурочки поручается самой обаятельной девушке!).
Рядом с Дедом Морозом и Снегурочкой, преисполненный гордости, торжественно шагает Новый год. На нем, разумеется, костюм космонавта. Краской яркой, как пионерский галстук, на шлеме выведено «СССР».
Лицо мальчика светится радостью, пожалуй, даже большей, чем лица сталеплавильщиков, встречающих новый трудовой год на десять, а то и на двадцать дней ранее календарного срока. Если эти дни помножить на сотни тонн сверхплановой стали, то цифра получится весьма внушительной. О таких цифрах даже прозаикам хочется говорить стихами!
ВЗЫСКАТЕЛЬНЫЙ РАЗГОВОР
В красном уголке — мастера и бригадиры, начальники смен, руководство цеха. Они собрались, чтобы поговорить о зеленом подлеске — рабочих-подростках, которые тоже приглашены сюда. Да не одни, а вместе с родителями.
Разговор конкретный, взволнованный. Он касается всего, из чего складывается деятельная и многоцветная жизнь юного рабочего, — его работы, учебы, общественных дел, спорта, участия в самодеятельности, поведения в цехе и дома.
Тон разговора отцовски-душевный и требовательный. Вопросы задаются прямо и конкретно.
— Почему два дня не был на занятиях в вечерней школе?
Десятки внимательных глаз устремляются на веснушчатого подростка с золотистыми колосками бровей и такими же золотистыми ресницами, в которых, как озерки в камышиных зарослях, синеют продолговатые глаза.
В жарком румянце, залившем лицо и шею, тонут веснушки.
— В кино ходил, — слышится в ответ.
— Два дня подряд?
— Так фильм же мировой, два раза смотрел.
Юноша взглядывает на отца. Отцовское лицо, обычно такое приветливое и улыбчивое, словно окаменело.
Обжигает догадка: «Ему стыдно за меня». Одергивая курточку, отутюженную материнскими руками, юноша выдыхает:
— Плохо поступил… Понимаю.
…А вот этот орешек — покрепче.
— Опаздывает на работу, дерзит, — огорченно сообщает бригадир: о хорошем говорить куда радостнее!
Малый и ухом не ведет, — будто разговор вовсе не о нем!
Округлый подбородок и по-детски пухлые губы никак «не рифмуются» с хмурым взглядом и развязным видом невысокого подростка.
— Доколе это будет продолжаться, Семенов? — спрашивает мастер.
Отвечает с вызовом:
— Не знаю! Спросите о чем попроще.
— А знаешь ли ты, — негромкие слова мастера тяжелеют, — что я уже дважды поручался за тебя?
— Я вас не просил, — угрюмо роняет Семенов.
— Опомнись, сынок! — раненой птицей срывается и падает до шепота голос матери. — Если бы отец услышал твои слова, в гробу перевернулся бы!
Парню явно не по себе. Но сказать, что виноват, не хватает духу.
Взрослые это понимают.
После длительной паузы мастер говорит:
— И все-таки, Семенов, я верю, что ты возьмешь себя в руки. Парень ты сообразительный, работать умеешь. Только вот силы воли маловато. Характер слабоват!
Последняя фраза кажется Семенову особенно обидной. Его самолюбие уязвлено. Он порывается возразить, но пока ищет весомые слова, внимание собрания переключается на другого.
Этот другой, сияя от удовольствия, сообщает о своих четверках и пятерках, полученных в вечерней школе, называет прочитанные книги, делится своим намерением поступить в секцию легкой атлетики.