Бывший моряк-краснофлотец, он терпеть не мог «штиля». В любом деле любил крутую волну, упругость движения.
Самой высокой из его воли была борьба за выношенный и выстраданный им такой стиль работы на печи, когда сталевар и мастер — одно лицо.
На личном примере Алексей Николаевич доказал, что это вполне осуществимо.
Почин Грязнова одобрил директор комбината Г. И. Носов, поддержал Челябинский обком партии. А затем состоялось решение Наркомата черной металлургии СССР, где было сказано: «Поддержать инициативу сталевара Магнитогорского комбината товарища Грязнова о совмещении профессий сталевара и мастера и о переходе на новую систему работы «сталевар-мастер».
Датировано это решение апрелем 1940 года…
…Когда грянула Великая Отечественная война, передний край Алексея Грязнова переместился на боевую линию огня…
— Мое место там. — Его светлые глаза смотрели задумчиво и строго. — Сталь варить я еще успею. Война — это временно. А труд вечен…
Среди наших семейных реликвий бережно хранится пожелтевшая телеграмма двадцатишестилетней давности:
«Поздравляю магнитогорцев праздником двадцать четвертой годовщины Октябрьской революции желаю больших успехов выплавке чугуна стали боевой вам привет Алексей Грязнов».
Он погиб, защищая Родину.
Прошедшим летом мне снова довелось свидеться с Алексеем Грязновым. Точнее — с улицей его имени.
Как все улицы правобережного Магнитогорска, она стройна и просторна.
Узорные тени листвы лежат на асфальтовых дорожках.
Я шла, размышляя: каким бы он был сейчас, Алексей Николаевич Грязнов? Кем бы он был: мастером, начальником цеха, партийным работником? Или, верный своему призванию, варил бы скоростные плавки на новых огромных печах, выдающих не потоки, а реки металла? Не знаю… Но в одном уверена твердо: он был бы там, где нужнее. На переднем крае своей судьбы! И как в далекие свои молодые годы, жил бы горячо, неуспокоенно, крылато. Не просто жил, а боролся. Во имя настоящего. Во имя будущего.
Об Алексее Грязнове нельзя думать как об ушедшем навсегда. Течет, бурлит молодая улица. Это продолжается его жизнь. Это — он. Плавится в мартеновской печи очередная скоростная плавка — это тоже он. Развеваются, пламенеют на широком ветру октябрьские победные знамена — он искра их высокого пламени. Жаркая, негасимая!
II
СТРОГОСТЬ И СЕРДЕЧНОСТЬ
Мы были в гостях у главного сталеплавильщика Магнитогорского комбината Алексея Григорьевича Трифонова.
Хозяйка дома, приветливая Лидия Федоровна, угощала «фирменным» блюдом — заливным из окуня. Не покупного, а добытого стараниями заядлого рыболова Алексея Григорьевича. Свежая рыба в этом гостеприимном доме — круглый год.
Не виделись мы давно, поэтому разговор получился пестрый, о многом хотелось расспросить и узнать.
Алексей Григорьевич был «в ударе». Острый на слово и обладающий чувством юмора, он живо и колоритно рассказывал о наших общих знакомых, о событиях заводской жизни.
В дверь постучали. Вошла высокая девушка с четко прорисованными чертами смуглого лица.
Хозяева приветливо заулыбались, пригласили к столу.
Но девушка сказала, что очень спешит и зашла только позвонить, если, конечно, не помешает…
Она прошла в соседнюю комнату к телефону.
— Это наша соседка, — пояснила Лидия Федоровна.
— Не соседка, а дочь нашего друга Павла Ивановича Батиева. Недавно институт окончила. Инженер-металлург. Вот отец порадовался бы…
Только что улыбавшиеся глаза Трифонова наполнились грустью. Наступило молчание. Та самая минута тишины, когда необходимо, чтобы картины прошлого ожили в душе, став явью.
Павел Иванович Батиев многие годы был бессменным секретарем партийной организации второго мартеновского цеха.
Моя первая встреча с ним произошла вот при каких обстоятельствах.
Мне нужно было собрать материал для очерка о сталеварах — мастерах скоростных плавок. О Батиеве слышала много хорошего, поэтому в первую очередь решила обратиться к нему.
Огромного роста, худощавый, но очень широкий в кости, с доброй смешинкой в темных внимательных глазах, он озадачил меня вопросом:
— У вас, поди уж, и план будущего очерка готов. Надо только факты подобрать для иллюстрации?