Стоя на краю окопчика, я энергично махал рукой, и командиры орудий принимали этот жест за очередную команду и меняли установки - они хорошо знали мои жесты. Как артист из пантомимы, движением тела я доносил до них содержание слов, перекрываемых гулом орудий. Они наперед знали, что я должен сказать и что потребовать, все это было у них записано.
Ожившая земля, заговоривший металл, заметавшееся в воздухе пламя влили в людей исполинскую энергию, они работали, забыв обо всем, открывая очередной ящик со снарядами, один за другим посылая снаряды в дымящийся казенник, собирая извергнутые горячие гильзы. Работали с вдохновением, включившись в единовременный коллективный труд нескольких тысяч людей, выполняющих свою страшную работу. Эти люди, солдаты своей Родины, знали, что труд их совершенно необходим, что здесь они сейчас для того и находятся, чтобы стрелять, стрелять, стрелять...
Мы вели огонь более чем два с половиной часа, включая огневой вал. Израсходовали на половину боекомплекта{3} больше нормы. Программу "перевыполнили". Теперь остановились.
Связи с НП нет - линия перебита.
На ОП появился майор Радостев, начальник штаба артиллерии дивизии. Грузный майор вытирал платком лицо, он разогрелся от непривычно быстрой ходьбы.
Я доложил:
- Вторая батарея закончила артиллерийскую подготовку и сопровождение огневым валом. Связь с НП отсутствует...
- Так что же вы стоите? Пехота ушла в атаку, она прошла третью траншею. Немедленно снимайтесь и вперед! Немедленно!
- Отбой! Вызвать на батарею "передки"! Майор ушел в район наблюдательных пунктов, а мы торопились, укладывая имущество и снаряды. Кони нетерпеливо перебирали ногами.
Наш полк стоял, а батарея вытянулась в походную колонну, вышла на грунтовую дорогу, потемневшую от выпавшего кратковременного дождя. По дороге прошли повозки и кухни оторвавшейся от нас пехоты. Мы тронулись следом к проходам на правом фланге.
Вперед!
Бывший передний край представлял собой страшную картину - я не нахожу другого слова. Здесь было сплошное черное поле, изрытое воронками. От июльской травы не осталось и следа, ее сняло с земли и унесло куда-то в сторону, или сожгло бушевавшим пламенем разрывов, или засыпало. Земля была поднята на воздух, многократно перевернута, раздроблена, продута, просеяна и теперь лежала периной и пухом под телами погибших солдат.
Справа и слева от проходов через минные поля - рваная путаница проволочных заграждений. Вот наброшенная на проволоку шинель, а на ней, сникнув, лицом вниз, так и не успевший одолеть эту колючку, наш солдат, остановленный пулей.
Атаковавшие лежали головой вперед, в сторону противника. После гибели они продолжали атаковать, направлением тела показывая, куда нужно идти остальным, кто не остановился, сраженный, кого обошла пуля, не задел рваный осколок металла.
Эти неизвестные герои, многие из которых так и останутся Неизвестными, призывали, показывали, застыв навечно в последнем своем рывке, что нужно идти вперед, бить и гнать врага с родной земли, за которую они отдали свою жизнь.
Траншеи пройдены. Дорога вела в просторную котловину, на дальнем краю которой темнели рассыпавшиеся по сторонам от дороги конные повозки, походные кухни, двигались фигурки солдат. Это наша пехота, она вела бой, подавляя очаги сопротивления.
Батарея свернула влево, ушла от дороги метров на двести, с ходу развернулась.
- К бою!
Отсюда, не имея связи с комбатом, можно стрелять самостоятельно прямой наводкой. Расстояние около -тысячи метров. Стоим высоко, видна панорама местности и все происходящее на ней.
В непосредственной близости, не более десяти метров от нас, сзади встала батарея 37-миллиметровых зенитных пушек.
Мятинов с наводчиками построил веер. Взяв лопату, я копал ровик.
Устроившийся в большой воронке радист дозвался до своей "Березы".
- Доложи "Березе": стоим на участке 130, - сказал я радисту.
Впереди показался "юнкерс". Он пошел вдоль фронта, обстреливая передовые подразделения, но свернул, наткнувшись на огонь зенитных пулеметов, набрал высоту. Позади нас открыли по самолету огонь пушки зенитчиков.
Я следил за трассами уходящих снарядов, за вспышками разрывов. Вспышки возникали справа и слева, выше и ниже, но... Самолет пошел в атаку на зенитчиков. Снижающиеся трассы его снарядов устремились на меня - один из них черканул по брустверу не дорытого мной окопа на уровне живота. Срикошетив, снаряд ударился в опорную часть зенитки. Нервная дрожь прошла по моей спине. Развернувшись, зенитчики проводили выходящего из пике "юнкерса". Он не появился больше.
Осмотрев борозду на бруствере, я не пожалел, что нагнулся, окопчик меня спас.
- Стрелять первому орудию! - возвысил голос радист - он передавал команды комбата. - По пулемету, гранатой, взрыватель осколочный!
Пулемет был подавлен одним орудием. Мы видели свои разрывы. Они возникали километрах в полутора от нас - бна вершине гребня, куда уходила пехота.
Комбат вызвал к рации:
- Пятнадцатый, я десятый. Мы с хозяином идем вперед, снимайтесь и следуйте за нами. Связь по рации каждые тридцать минут.
К дороге, пересекающей котловину, стягивались все виды транспорта, разбросанного по полю. Навстречу нам шли легко раненные с белыми повязками. Поравнявшись с нами, остановилась конная повозка - из взвода управления нашего дивизиона.
- Лопатин! Товарищ гвардии старший лейтенант!
Подхожу - на повозке, застланной сеном, лежит капитан Денисенко, командир дивизиона. Он ранен. Подошли Мятинов и Абрамов.
- Здравствуйте, товарищ гвардии капитан! Капитан ответил взмахом век и слабым движением кисти правой руки.
- Вот... к медикам еду, - болезненно улыбаясь, объяснил Денисенко. Ему трудно было говорить, пуля прошла через грудь, свалила в первый день боя.
- Поправляйтесь, товарищ капитан, не забывайте нас.
- Как можно... забыть. Не хочу... расставаться. - Он говорил через силу, морщась. - Прощайте... друзья, - и слабо помахал той же рукой. На его глазах заблестела влага. Нам стало неловко.
- До свиданья, - сказали мы и заторопились. Повозка тронулась, мы еще оглянулись, посмотрели вслед...
В этот день капитан Денисенко находился с батальоном пехоты. Когда ранило одного из командиров рот, он встал на его место, поднял роту в атаку. Пехотинцы пошли за артиллеристом, да вот - потеряли и нового командира.
Капитана представили к ордену Красного Знамени. Но Денисенко к нам не вернулся. Не знаю, остался ли он жив.
Мы шли по дороге, никуда не сворачивая, выдерживая общее направление. Мы не знали, где находимся, - у командиров взводов в то время карт еще не было. Но на глазок определили - километров пять прошли, начался район огневых позиций артиллерии немцев.
Трудно не остановиться, не посмотреть на своих противников-дуэлянтов. Ведь еще только вчера эти батареи крепко по нам лупили!
В закрытых проволочной сетью окопах (маскировочные сети немцы делали из тонкой проволоки) оставались разбитые 75-миллиметровые пушки. Такие ремонту не подлежали. Они были тяжелы на вид, мы невольно сравнивали их со своими, примерно равными по калибру. Наши были легче и маневренней. Следы крови и обрывки бинтов свидетельствовали о понесенных немцами потерях. Наши огневики сегодня обошлись без потерь.
Дорога здесь была сухой, утренний дождь не выпадал и не смочил колею. По такой дороге катиться легче, но следы от колесного транспорта пехоты исчезли, и мы не видели, куда она прошла. Потом исчез другой ориентир звуковой: выстрелы затихли, а рядом никого не было. Мы следовали одни, полагаясь на интуицию.
Интуиция - чутье или догадка - складывалась из попадавшихся примет и вместе с тем из разноречивых предположений, заставлявших смотреть вокруг обостренно - надо не пропустить ничего необычного, оценивать все на ходу, а также прислушиваться, отмерять расстояние и прикидывать возможность встречи с противником. Пока ничто не угрожало, тревожные признаки все исчезли, а впереди никого не было по-прежнему. Пехота оторвалась от нас: или отвалила в сторону, или могла отставать. Если так - мы сами лезем в пасть противнику, и ему останется сомкнуть челюсти.