С высоты, где взвод осел в землю, открывалась широкая панорама. Справа от нас - окоп сложной конфигурации, годный для пулеметчиков, но здесь стереотрубы. На дне окопа - телефонисты с аппаратами. Это НП подполковника Мосолкина и командира стрелкового полка.
Почти в створе с НП за крутой обочиной высоты внизу, в километре от нас, видна деревенька. в ней разместился штаб нашего дивизиона и его тылы. Левее и дальше - еще деревня. Там проходит передний край, деревню нужно брать. Еще левее - поле, нами плохо просматриваемое, но там стрелковые батальоны, которые мы поддерживаем.
Поднимающееся солнце обещало жаркий день.
Оставив бодрствовать наблюдателя, я предоставил расчетам отдых.
С друзьями-студентами любили мы смотреть на ударника, исполняющего соло на барабанах. Это был гвоздь программы джаза, играющего в большом зале с колоннами местного ресторана "Сибирь". Чего только не выделывал он! Начиная ритмическую мелодию как бы нехотя, как бы прихрамывая, он убыстрял ее темп, превращал в сплошную россыпь, успевал при этом вторить на большом барабане: бум... бум. Он переходил с одной тональности на другую, снова возвращался на прежнюю, включал в мелодию звон медных тарелок, заливистое треньканье треугольника, шарканье металлической кисти. А сам бесновался у своих барабанов и барабанчиков, у прочей навешанной амуниции, его руки с палочками мелькали то тут, то там, ноги наступали на невидимые от нас, из зала, рычаги, он, кажется, задевал что-то локтями, и это что-то тоже издавало звуки. Гвоздевой номер эффектно заканчивался ударом тарелками дзин-нь!
- Браво! - дружно кричали подвыпившие студенты. - Би-ис!
...Явственно вижу: за столиком сидит майор Петрухин, он не прочь посидеть в ресторане, поговорить о женщинах с Денисенко. Но вместо Денисенко - солидная дама. Василий Капитонович бодрится, выгибает грудь нашел тоже перед кем! Она идет с ним танцевать. Петрухину трудно без женщин на войне. Мы это понимаем и завидуем ему - нам недоступен успех у женщин. Но на ней почему-то капитанские погоны. Ах да, это, наверное, новый заместитель Петрухина. А зовут ее заместительницей, товарищ гвардии заместительница.
А барабанщик продолжает свое:
- Бух... бах... хрясть... бух...
Это усиливался бой, он разбудил меня.
Ополоснув лицо теплой водой из фляжки, я начал осознавать происходящее.
Солнце стояло высоко.
Передний край передвинулся - дальняя деревня была взята. По ее ближнему краю в полный рост ходили солдаты, у изгороди стояли повозки, дымилась кухня. Зонтики разрывов поднимались в глубине деревни, там еще шла перестрелка.
Со стороны солнца появились немецкие самолеты, они приближались к нам. Семь самолетов - вся группа - сделали круг над деревушкой, занимаемой штабом и тылом нашего дивизиона. Один за другим они перешли в пике, сбросили бомбы, взмыли вверх и снова пошли по кругу. От воя пикирующих бомбардировщиков и падающих бомб пробегал холодок по спине и шее. Взрывы мощно сотрясали воздух. Сердце сжималось от подавляемого ужаса. Самолеты спикировали еще раз и ушли восвояси облегченные, набрав высоту.
Горел один дом. Некоторые постройки рухнули. Центральная площадь и улица, ведущая к ней, покрылись мусором из щепы, палок и упавших комьев земли. Какой ущерб нанесен дивизиону - сказать трудно. Но ОП не пострадали, они находились в стороне. Бомбилась деревня, а не огневые позиции артиллерии.
Налет авиации заставил еще раз проверить маскировку. Голая и гладкая наша высота пока не привлекла к себе внимания.
А впереди происходило что-то непонятное.
Через деревню, где идет бой, мчится повозка. Ездовой, стоя на телеге в рост, размахивает над головой вожжами и гонит скачущую галопом лошадь. Но преследователя не видно. Телега подпрыгивает на ухабах и скатывается вниз на ближнюю окраину. Она увлекает за собой всех, кто оказывается рядом. Разворачивается ротная кухня, дымившая у огорода, и, разбрызгивая искры, устремляется следом. Они мчатся до тех пор, пока не достигают кочковатой согры. Теперь из улиц появляются спаренные лошади орудийных упряжек, по одному верховому на паре. Болтающиеся постромки лошадям мешают, бьют по ногам, гонят еще сильнее. Одна лошадь упала, запуталась в обрывках амуниции, выдернула из седла верхового, тот, опрокинувшись через спину, скользнул к земле. Вторая лошадь остановилась. Теперь ездовой взял их под уздцы, побежал с ними рядом.
Широкая площадь между сарайчиками и городьбой, как муравьями, заполняется в панике бегущими людьми. Это настоящий драп, вызванный неизвестной нам причиной. Такого драпа видеть еще не приходилось. Неужели все так серьезно, так велика сила, изгоняющая этих людей из ими же захваченной деревни?
Мы следили за событиями в полосе правого соседа, не веря в осложнение обстановки. Такую картину можно увидеть в кино, поволноваться, сидя в зале, ничуть не опасаясь за собственную шкуру.
Но вот какой-то человечек в выцветшей гимнастерке, похоже командир, выбежал навстречу отходящей массе людей, гневно махая поднятой вверх рукой. Рядом с ним развернулся станковый пулемет "максим" и тут же застрочил. Очередь прошла, должно быть, над головами, ибо никого не сразила. Но произошло новое замешательство от встречи с огнем из тыла, где искали спасения. Люди останавливались, растерянно ложились на землю, поворачивались головами туда, откуда бежали.
К дальним домам выползло пятно, потом другое.
- Танки! - это выдохнул младший сержант Погорелов, командир орудия.
- До них более двух километров, - оборвал я его. - Там своих средств хватит.
В это время наблюдательный пункт переживал тревожные минуты. Подполковник Мосолкин кричал в трубку командиру второго дивизиона:
- Ширгазин! Ширгазин! Ты видишь справа? Паника! Настоящее бегство! Эээ... Подготовь заградительный огонь по окраине. По ближней окраине, я говорю! Всем дивизионом. И ставь, когда подбегут паникеры! Я приказываю, никаких разговоров!
На спине у Мосолкина через гимнастерку выступили темные пятна пота.
- Петрухин! Что у тебя? Спокойно? Как это спокойно, а справа видишь? Ну смотри, ты мне отвечаешь головой. (Майор Петрухин вновь командовал дивизионом вместо раненого капитана Денисенко.)
Обстановка менялась на глазах. Паникующий сосед был остановлен, но полдеревни он потерял. Когда появились танки, Мосолкин заволновался снова:
- Танки! Вы видите - танки! Их надо прямой наводкой, почему никто не бьет прямой наводкой?
В воздухе послышался рокот моторов приближающихся самолетов.
- Огневик! Где лейтенант-огневик?
- Огневик рядом, товарищ гвардии подполковник, - ответил Каликов.
- Пусть возьмет на прицел эти танки, - приказал Мосолкин.
- Он демаскирует нас - идут самолеты.
- Ах да, пусть помалкивает - самолеты нас ищут. Почему он так близко стоит от нас? Кто распорядился? Ах да, я сам. Но танки сюда не подпускать!
В это время у соседа с близкого расстояния открыла огонь сорокапятка. Танк загорелся. Начался поединок со вторым танком. Но преимущество внезапности было потеряно. Пушкари, видимо, промахнулись и тут же юркнули внутрь двора. Пушчонка была разбита. Через дорогу пробежала фигурка солдата, метнула что-то в сторону второго танка, залегла. Танк нехотя загорелся. Зажигалка, подумал я, бутылка с зажигательной смесью. Есть там еще люди, умеющие побороть страх, не поддаться общей панике.
Самолеты прошли через нас, что-то бомбили в" тылу. Мы не видели, что они бомбят - тылы от нас не просматривались.
Поучительным был первый удар, с утра. Окопчики и щели спасли всех, кто находился с ними рядом. Другие упали на землю, переждали бомбежку на месте. Но истошный вой пикировщиков и падающего с них груза был слишком большим испытанием для нервов. Не всем удалось сохранить самообладание, воспользоваться простейшими средствами защиты.