Я тоже ползу от нашей ямы к землянке командира полка. Там Каченко, ему нужно обо всем доложить.
В землянке восемнадцать - двадцать квадратных метров площади, высота в рост. У дальней стены от входа - командир полка, подполковник. Он в распахнутом полушубке, под которым видны ордена. Каченко стоит справа от него. Увидев меня, спрашивает:
- Что нового?
- Связи нет, почти всех отправил на линию. Рация разбита.
Он ничего не говорит, я не могу понять его реакции, здесь полумрак и много народу.
При входе слева на земляном полу вверх лицом лежит рослый человек. Он ранен. Ему тяжело - пуля прошла через голову на уровне глаз под основанием черепа сбоку.
- Это начальник разведки полка старший лейтенант Румянцев, - говорит Каченко. - Схватил пулю в двух метрах от землянки. Наблюдал. Снайперская работа.
Румянцев бормочет что-то, слов не понять, он без сознания. Около него медицинская сестра хлопочет на корточках. Стоны лежащего бередят нервы всем.
- Дайте ему водки, что ли, может, очнется, - приказывает подполковник.
Медсестра уходит вглубь, потом возвращается и в полуоткрытый рот раненого льет из стакана водку. Тот инстинктивно противится, водка стекает по щекам на затылок. Стон усиливается, но сознание не возвращается.
Я стою у входа напротив Румянцева. Мимо то один, то другой приходят и уходят курьеры из батальонов. Связь с батальонами - через них. Они докладывают обстановку на своих участках и тут же получают распоряжения:
- Один взвод пулеметной роты на правый фланг...
- Пэтээровцам занять позиции слева...
- Саперам заминировать дорогу...
- Показать цель батарее сто двадцать, пусть поработают...
И так далее. Как в кабинете председателя колхоза, распределяющего жатки и жнецов во время уборочной страды. Командир почти не обращается к карте, раскинутой на столике адъютантом, голос его четок; сюда приходят и уходят отсюда - как часовой механизм. Люди делают необходимое и привычное дело.
Стоны раненого бередят душу. Едва ли он очнется, этот красивый белокурый офицер. Ему плохо. Вынести из землянки и доставить его в тыл нельзя - землянка под обстрелом.
Сколько я пробыл здесь? Час, больше? Пора выходить.
Ползком - у входа, а затем, согнувшись, - к яме. Там сидят радист, разведчик Загайнов, телефонист.
- Что нового?
- Связи нет, - говорит телефонист.
- Вышел танк только что, - показывает Загайнов.
Обстановка накаляется, думаю я. Серое пятно танка пушкой обращено в нашу сторону. Не двигается и ждет второго?
Из стрелкового оружия немцы усиливают огонь. Слева от нас сперва один, потом второй поднимаются пехотинцы и, оглядываясь, не выпрямляясь в рост, начинают бег назад.
- Куда?! Вашу мать! - поднялся навстречу им командир. - А ну, по своим местам!
Мы кричим "ура". Как тогда в лесу, под Городком. "Ура" подхватывается всеми, кто рядом. Пехотинцы возвращаются на свои места. Они растеряны: атакующих нет, а кричат "ура".
Новый огневой налет. "Ура" обрывается, мы прижимаемся к передней стенке ямы. Я смотрю на сарай с пробоиной в крыше. Так вот откуда прилетел осколок в нашу рацию! Полевой сумкой закрываю голову, остальные части тела не столь существенны.
Налет кончился. Мы отряхиваем с себя землю.
На сарае новых пробоин нет. Рядом с ним стоит 76-миллиметровая полковая пушка. Но она молчит, расчета не видно.
Я сваливаюсь в землянку, говорю капитану Каченко:
- Там вышел один танк. Пехота может дрогнуть.
- Никуда не убежит пехота, - говорит капитан.
Медсестра, сев на запятки, прислушивается к раненому. Он затих.
- Скончался, - говорит сестра. Весть принимается молча.
- Отмаялся, - дрогнувшим голосом произносит сестра. Она складывает ему руки на грудь.
Я ухожу. Делать здесь мне нечего.
Из ямы снова смотрю на полковую пушку. Для чего поставлена - для мишени?
В яме появляется Карпюк.
- Связь восстановлена? - с надеждой спрашиваю его.
- Не хватило провода, - Карпюк смотрит куда-то в сторону.
- И что же: не могли найти, занять, украсть в конце концов? ожесточаясь, начинаю ворчать. - Кто за вас будет это делать? Дядя?
- Я ранен, имею право покинуть...
Я удивляюсь: ранен, а ходит.
- Куда?
- Вот, - показывает на царапину над бровью.
Да, осколочное ранение, но не серьезное, даже не требует перевязки. Мелкая царапина, какую можно получить, продираясь через кусты. Во мне закипает злость: улизнуть хочет с переднего края, негодник. Хотя формально прав. Да и польза от него какая?
Подавляя себя, почти спокойно говорю:
- Валяй отсюда...
Младший лейтенант исчезает с глаз.
Я вспоминаю: Протопопов 13 июля прошлого года, стреляя прямой наводкой по танкам, тоже был ранен вот так же - царапина над бровью. Он не ушел с батареи - герой. О Карпюке этого не скажешь.
А почему молчит пушка у сарая? Она стоит близко. Я преодолеваю разделяющие пятнадцать-двадцать метров броском. За сараем - расчет, четверо в белых халатах. Вполне боеспособный расчет. Но артиллеристы прячутся за бревенчатыми стенами в стороне от пушки с опущенным козырьком щита.
- Что же не бьете по танку, ребята?
- Не возьмешь нашим снарядом в лоб.
- А вы попробуйте в гусеницу - порвет.
- Подойти не дают... Снайперы...
От пушки до сарая два метра. Если проскочить их быстро, снайпер не успеет нажать на крючок.
- Попробуйте, - говорю, - только быстро.
Крепкий дядя, похоже - наводчик, первым направляется к пушке. Идет по-крестьянски степенно, по-хозяйски. Звучит выстрел снайпера. Наводчик отпрянул назад, схватился за грудь. Он ранен. Кто-то смотрит на меня осуждающими глазами. Меня неправильно поняли: "быстро" не значит немедленно. Только теперь разница значений этого слова дошла до меня.
- Так нельзя, - говорю я. - А вы вот так. - Я делаю рывок к пушке, снайпер не успевает выстрелить.
Наклоняюсь к прицельному прибору у щита. Внизу под щитом до земли щель сантиметров двадцать. По ногам едва ли будет бить снайпер - не догадается. Как пушка управляется, я еще не разобрался. Я не видел полковую пушку вблизи и не изучал ее. Она отличается от дивизионной: вместо панорамы визир, по-другому расположены рукоятки.
- Видите, проскочить можно, если быстро. А ну, кто-нибудь ко мне!
- Сейчас, товарищ капитан, - говорит один.
Он завысил мое звание, но я не поправляю - погон на полушубке нет, не все ли равно, кто я.
- Давай, - поощряю его.
Он так же перебегает два метра. Два других возятся с раненым товарищем. Секунды в моем распоряжении, чтобы понять. Под визиром - прицел, ниже - поворотный механизм и педаль спуска. Мой помощник заряжает пушку, я навожу перекрестие в основание танка. Если снаряд не долетит - увижу.
Нажимаю на спуск - выстрел. Снаряд перелетает яму, где сидят мои хлопцы, и рвется на ее краю - как только в них не угодил! У меня проходит мороз по коже.
- Стрелки! Зарядишь - соединяй стрелки! - подсказываю своему помощнику.
- Есть! - Он заряжает.
Теперь я жду, когда он сведет стрелки подъемным механизмом. Ствол приподнимается.
Делаю выстрел. Разрыв у танка. Или по танку, или перед ним? Как лучше? Делаю два выстрела еще. В прибор вижу - танк зашевелился, сейчас должен ответить.
- В укрытие! - командую своему помощнику. Мы исчезаем за углом сарая.
Я не знаю, что стало с танком, он остался стоять. И осталась целой пушка - танк не ответил. Может, что заклинило у него, - нам какое дело? Возможно, мы поторопились или даже струхнули, преждевременно уйдя в укрытие?
Но лица у солдат расчета повеселели, хотя один из них ранен.
- Пустяки, - заверяют меня новые друзья, - пуля прошла под ребрами, легкие не задела. Через месяц он поправится, товарищ капитан, - кивают в сторону раненого.
Тот мотает головой тоже, у него почти счастливое лицо - так легко отделался. Он соглашается: да, через месяц поправится.