С утра повторялось все снова и с тем же результатом. Атакуя в лоб, пехота несла потери, не приблизив победу над засевшим в дотах гарнизоном ни на шаг.
Пришел приказ: атаки прекратить.
Командиров частей и дивизии отозвали. К нам пришли новые командиры.
За несколько дней потеряв около шестисот человек убитыми и ранеными, дивизия первую боевую задачу не выполнила. Ее отвели и переместили на другой участок.
- А Куколки все-таки взяли, - рассказывал мне на марше младший лейтенант Молов, командир взвода управления батареи. - Только не мы, конечно, а соседи. Нам задача оказалась не по зубам.
Слева от нас воевали гвардейцы. Взвод гвардейцев-разведчиков численностью 19 человек, в маскхалатах, ночью скрытно подошел к опорному пункту немцев, снял дремлющих часовых, вошел в деревню и разгромил отдыхающий гарнизон ничего не подозревающих фрицев, не потеряв при этом ни одного человека своих. Задача, возлагавшаяся на свежие, но не имевшие боевого опыта части, выполнена одним взводом гвардейцев.
Это был хороший урок: воюют не числом, а умением.
Весна 1942 г.
При перемещениях вдоль фронта мы впервые, но не в последний раз, прошли тогда через Козельск, районный центр Калужской области. Фактически его не было. Закрытые снегом фундаменты и иные следы уничтоженных строений лишь обозначали место этого славного в прошлом города. Другие населенные пункты, помельче, тоже разделили участь Козельска - враг оставлял после себя поруганную, ограбленную, обожженную территорию.
Продвигались медленно. Артиллерия сбивала огневые заслоны, подавляла очаги немецкого сопротивления, расчищала путь своей пехоте.
Заметно заявляла о себе весна: оседали сугробы, рыхлели и проваливались дороги, в низинах под снегом накапливалась вода. Но к вечеру подмораживало. Снявшись с ОП, мы шли вперед, нагоняя стрелковые подразделения.
Одиночные немецкие бомбардировщики, появляясь из-за горизонта, дважды в сутки пролетали над нами и уходили дальше, на Сухиничи.
- Бомбят железнодорожную станцию.
- Как по расписанию...
- Старшина нынче вернулся ни с чем, эшелон с продуктами опять разбомбили.
- Вот гады, уморить хотят нас.
- А водку выдал полностью - по сто граммов на рыло.
- И то ладно.
Начались перебои со снабжением. В кухонный котел на тот же объем воды закладывалось продуктов меньше нормы, похлебка получалась жиденькой. Питание было слабым, и солдаты шли к убитым немецким лошадям, вырубали куски мороженого мяса. Конину варили, иногда добавляя картошку, найденную в брошенных погребах сожженных деревень. Пили чай. Сахар и махорку получали вперед по норме. Ощутимы стали перебои с хлебом.
Я питался вместе со всеми. Похлебав жиденькую горошницу, брался за кусок конины - солдатскую добавку.
Однажды почувствовал боль в животе и еще непонятное недомогание. На другой день состояние ухудшилось: поднялась температура, обострились боли.
- Приступ аппендицита, - констатировал фельдшер, - надо госпитализировать. Оставайтесь-ка тут, в освобожденном городке, ждите медсанбат. С вами будет санитар.
Освобожденный городок Думиничи, еще дымящийся, являл картину полного разрушения. Мы вошли в проходную будку какого-то завода, чудом уцелевшую, оказавшуюся одинокой среди сплошных развалин.
В будке размером четыре на четыре метра ютились десятка полтора женщин и детей, оставшихся без крова. Мое состояние настолько было плохим, что пришлось потеснить этих женщин. В одном из углов освободили место на полу, и я тут же свалился спать. Солдат, как бессменный дневальный, устроился у моих ног.
Я плохо помню семь дней, проведенных в будке. Медсанбат мы не дождались - он прошел другой дорогой.
Однажды, проснувшись, я захотел есть. Запас продуктов кончился. Мы разделили последний сухарь.
- Пойдем, Иван, нечего занимать чужую жилплощадь.
Вышли утром, а своих разыскали только вечером, пройдя расстояние по прямой километров пятнадцать. Этот день запомнился мирными полями и тишиной вокруг, как будто войны рядом нет. Дальний и глухой гул артиллерии был всего лишь ориентиром, напоминавшим, куда и зачем нужно идти.
К середине апреля дороги настолько развезло, а низины залило водой, что связь с продовольственными складами почти прекратилась.
Не было соли. Запасы ее израсходовали. Вместо овса и сена на корм лошадям стали собирать солому, рубить на сечку, смачивать подсоленной водой. Так поддерживали лошадей. Но и солому найти было непросто. Считали удачей, если попадалась постройка с соломенной крышей - крышу расходовали на корм.
Не было соли, не стало хлеба и сухарей.
Старшина окольными путями добирался иногда до складов, но они пустовали - вражеская авиация препятствовала снабжению по железной дороге.
Трудно приходилось и лошадям. Мы имели семьдесят одну единицу, из них двадцать четыре перевозили пушки и зарядные ящики. Тяжелым, но совершенно необходимым грузом был запас снарядов, другое батарейное имущество.
Чтобы поддерживать лошадей, приходилось на корм им рубить ветки кустарников...
* * *
Нам приказали сменить ОП, уйти из болотистой низины, которая вот-вот зальется водой, переместиться вправо, в сторону небольшой возвышенности, на два километра.
Смену позиций начали утром. Шестерки лошадей выдернули орудия из окопов и сравнительно быстро доставили на дорогу. И вот тут, на дороге, началось...
Укатанная зимой, она оказалась теперь рыхлой - колеса проваливались чуть ли не по ступицу. Свернуть на обочину нельзя - сугробы глубоки. Лошади истощены, их ноги проваливались, коняги неуверенно переступали перед собой - нервничали. Мы подкапывали снег под колесами, наваливались на колеса сами, делали рывок, катились три - пять - десять метров, и все начиналось сначала - пушки оседали. Потом облегчили лафеты, убрав с них поклажу, освободили передки от снарядов, но движение не ускорилось. Мы брались за каждую пушку всеми расчетами сразу - за первую, потом за вторую, за третью, за четвертую, но темп оставался черепашьим. Пушки мы катили на себе упряжки дергались, иногда падали, их усилия не были одновременными.
Вконец измотанные, задачу все же выполнили. На два километра пути по апрельской дороге 1942 года понадобилось десять трудных часов. Только к вечеру мы одолели эти два километра. Средняя скорость движения составила двести метров в час. С такой скоростью двигаться нам не приходилось и не пришлось более никогда. Это былj еще одно тяжелое испытание.
* * *
Уже более месяца я болел, молча превозмогая физические страдания. Боевая работа с частыми маршами и постоянные нагрузки, нервное напряжение мешали выздоровлению. Рана на руке не заживала. Слабость постыдна для солдата, считал; я, и старался ее скрыть.
Я не послушался доброго совета уйти в госпиталь и однажды пожалел об этом.
В период интенсивного таяния снегов при занятии новой ОП попытки врыться в землю или как-то оградить орудия и себя при возможных обстрелах вызывали только досаду, и мы их прекратили - вода заливала каждую рытвину. А под сошниками стояла грязь, брызгая по сторонам при выстрелах. Невкопанный запас снарядов удален от ОП, а у орудий находилось по 2-3 ящика (10-15 снарядов). Не было щелей для укрытия. Такие "мелочи" были вынужденными, и за них я скоро поплатился.
В тот день на ОП зашел зам. командира полка капитан Ларионов и потребовал заглубиться в землю на полный профиль. Капитан говорил это перед строем, поставленным перед ним повзводно. Я стоял между взводами. И хотел пояснить:
- Пробовали врыться, товарищ капитан, вода...
- Молчать!!! Кто разрешил в строю разговаривать?! Пробовали, а не сделали! Делать надо, а не открывать дискуссии! - И разозлился, наверное, по-настоящему, увидев в моей реплике желание противоречить.