Удивляться пришлось дальше - голос зазвучал вкрадчиво и ласково:
- На НП путь держим, уважаемый? Ножками переступаем? Постреливаем в лесу между сосеночками, миленький? Делаем пиф-паф, дорогой?
За словами чудился подвох, еще непонятая форма издевательства.
Я не знал, как отвечать, - ни к "миленьким", ни к "дорогим" себя не причислял.
- И мажем почем зря, - продолжал он, - делаем вид, что пользу приносим, садим в белый свет, как в копеечку! - За сладким голосом послышалось недоброе продолжение. - Все вы тут одинаковы - развели канитель, рассиделись! Я вас зажму, скручу в тонкую веревочку, вы у меня затанцуете! Будете прыгать, мест под собой не найдете! - и начал поливать меня отборными словами, приписывая батарее возможные и невозможные грехи.
Малахольный какой-то, вяло думал я. А Сидельников вдруг заступился, стал утверждать, что четвертая батарея и ее командир не на плохом счету. Подполковник остановился как-то сразу и перешел на прежний тон:
- Воевать надо, миленький... Приходится воевать, ничего не поделаешь... Надо, милейший, дорогой, миленький... Надо, надо...
Я попросил разрешения идти и продолжил свою дорогу. А с НП, еще не успокоившись от встречи, позвонил Сергееву:
- Наведи на ОП самый тщательный порядок - может заглянуть "миленький".
Этот подполковник, извлеченный на свет божий из какого-то сомнительного угла, явно не соответствовал назначению, и от нас его убрали очень скоро. Даже фамилия не запомнилась. Атмосфера в полку испортиться не успела.
Вернувшийся затем из госпиталя майор Бобков вступил в обязанности командира полка и утвержден был в этой должности.
В новогоднюю ночь Ефим Федяев, комбат-5, читал стихи. Мы сошлись вместе в моем блиндаже - два комбата и капитан Каченко, тогда еще заместитель у Ширгазина. Каждый ждал Новый год, как дома.
Что-то готовое лежало на столике, и заранее, за десяток минут до полуночи, мы подняли солдатские кружки к колеблющемуся огню над расплющенным краем противотанковой гильзы, заправленной фитилем и бензином с солью. На орудиях - установки по участкам подавления немецких позиций, и назначено по четыре снаряда беглого - Новый год будет отмечен достойным образом.
- За что? - спросил Федяев, поглядывая на Каченко как на старшего по должности.
Сдержанный, суховатый с офицерами, капитан и сегодня продолжал держаться прямо, столбиком. Но внутренне смягчился, отпустил невидимые тормоза, стал менее строг к тому, что не относится к службе.
- Давайте за мир в наступающем году.
- Может быть, за победу?
- Нет, за мир - это точнее. Мир - значит жизнь без войны. А к нему придем только через победу. Наступит мир, тогда получим все: любимую работу, благополучие, личное счастье.
- Принимается.
Глухой стук алюминиевых кружек, неторопливое их осушение, потом еще одна сверка часов.
Не сговариваясь ни с кем, в 24. 00 наши батареи - с полком и с другими стоящими здесь артиллерийскими частями - почти одновременно открыли огонь: сперва залп, а потом беглый... Пусть знают немцы: россияне отмечают Новый год! У противника он на два часа позднее - по берлинскому времени. Снаряды ложились на передовые позиции гитлеровцев.
- Отговорила роща золотая, - иронически замечает кто-то.
- ...березовым веселым языком, - подхватили за ним и хором закончили: - И журавли, печально пролетая, уж не жалеют больше ни о ком.
- Ха-ха! Немцы чешут теперь пониже спины, придерживают закуску на столах...
- А где-то отмечают сейчас по-настоящему.
- Но нигде не отмечают, как мы. Да и нам едва ли еще придется так. Громче никто не встречает Новый год и не провожает старый. Сила!
- Уж лучше бы не знать такой силы.
- Я вот собирался ребятишек учить в школе...
- Хо-хо! Повзрослели твои ребятишки за это время...
- Итак, на чем мы? Как там у Есенина дальше?
Ефим ушел в воротник полушубка, прищурил глаза, прислонился к темной стене землянки. И продолжил:
Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник
Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.
О всех ушедших грезит конопляник
С широким месяцем над голубым прудом.
- Не празднуют сейчас! Какой праздник, если ежедневно ждут вестей.
- Послушаем Ефима...
Не обгорят рябиновые кисти,
От желтизны не пропадет трава.
Как дерево роняет тихо листья,
Так я роняю грустные слова.
И если время, ветром разметая,
Сгребет их все в один ненужный ком...
Скажите так... что роща золотая
Отговорила милым языком.
- Браво!
- Виват преподавателю русского языка и литературы из Улан-Удэ!
- Спасибо. Не успел еще я в школе... - Федяев замолкает, собираясь с духом.
Мы неравнодушны к Есенину, но в нашей памяти сохранились отдельные строки, а тут - весь, без пропусков.
- Что помнишь еще, Ефим?
- Слушайте вот:
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Ефим воспроизводил строки Есенина, а принимали мы их применительно к себе. Не знали мы, почему о литературном герое думалось с грустью, и завораживались звуком слов, стройностью повествования, сожалением о прошедшем времени неизвестного человека. Чем-то похожи мы на него, только едва ли сидел он в окопах и ждал гибели от снаряда и пули. Он скорбел по другим причинам: оттого, что подвергся влиянию времени, спокойному и неизбежному естественному увяданию. Нам этого пока не дано.
...Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
Оптимистическая тирада: что должно произойти, то и случится.
Грустные строки великого поэта трудно найти на книжных полках библиотек и частных собраний) и совершенно невозможно - в окопах переднего края, а у филолога они хранились в емкой памяти.
Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.
На перекличке дружбы многих нет.
Я вновь вернулся в край осиротелый,
В котором не был восемь лет.
Кого позвать мне? С кем мне поделиться
Той грустной радостью, что я остался жив?
Здесь даже мельница - бревенчатая птица
С крылом единственным - стоит, глаза смежив.
Есенин писал о себе и своем времени, а похожими чувствами откликались наши души, запрятанные в землянки, окруженные другими условиями. Он откровенен с нами, как с друзьями или приятелями, готовыми понять его.
Несмотря на негласный в то время запрет, любовь к Есенину не ослабевала. Мы просили Ефима еще и еще читать стихи поэта, извлекать их из памяти и могли слушать без конца. Федяев знал много, даже уверял нас: знает всего. Мы не перечили, а наслаждались плавным слогом и яркими неожиданными сравнениями.
Но тут действительность напомнила о себе - послышался залп многих орудий со стороны противника, разрывы окружили землянку грохотом, сотрясая стылую землю и стенки нашего убежища, - в Берлине наступил новый, 1945 год.
- Вот черт - тоже отмечают...
Ответный залп немцев внес ощущение реальности того, где мы находимся. Он не испугал, а насторожил, и настроение было потеряно. Плотность огня мало отличалась от нашей, даже трудно было уловить разницу, хотя мы готовились наступать. Но никто ничего не сказал об этом.
Мы не ответили немцам на их залп: каждый встречал Новый год как умел. И салютовал ему имевшимися средствами.
На наших часах стрелки показывали уже два ночи.
Надо отдохнуть до рассвета, до мутного туманного утра и вступления в полные права нового, незнакомого нам года.
Дивизия вступает в бой
Артиллерийская подготовка атаки планировалась продолжительностью 1 час 45 минут.
- А погодка-то ведь дрян-ная, - нажимая на конец слова, сказал Ширгазин.
- Погода не снимает с нас ответственности за результаты. Твои цели находятся между первой и второй траншеями, а пехота вошла только в первую своих не заденешь. Налеты делать по второму варианту, в глубину.