— А, аке, — начинает она, обнажая черные от пыли зубы, — как самочувствие?
— Сама видишь. Как ты поживаешь? Здоровы ли твои детишки? А муж твой пишет с фронта?
— Вот уже два месяца нет вестей, аке.
Дед Жумакадыр опускает голову.
— Вернется, даст бог, к счастью твоих детишек, — говорит он тихо.
Однажды, придя на ток, мы застали бригадира. Он, как всегда, ругал женщин, но на этот раз не без причины.
— Бригадир, дорогой мой, — умоляюще протягивала к нему руки Бурулча, низенькая старая женщина в мешковатом платье. — Давеча в обеденный перерыв мы насыпали одной бедняжке по горсточке зерна.
— Да ведь я только недавно выдал ей авансом десять килограммов отходов!
— Правильно, аке, спасибо вам, — подтвердила худая, длинная как жердь, будто высохшая на солнце, женщина.
Перед ней стоял чайник, в котором она принесла жарму себе на обед. Он без крышки, и внутри видна пшеница. Женщина вылущила ее на ладони и провеяла, сдувая шелуху ртом.
— Почему твои дети должны есть больше, чем все остальные люди?
— Если бы, как у всех остальных, было у нас хотя бы молоко. Нельзя прожить на одной жарме. Дети плачут... голодные... Теперь все. Больше никогда этого не будет.
— Нет, пойдем, воровка, в контору. Этот хлеб предназначен для фронта, а ты в него запустила свою грязную руку.
При слове «воровка» женщина зарыдала.
Все это время Жумакадыр стоял в стороне, как будто не замечая, что происходит. Вдруг он решительно повернулся и пошел к бригадиру.
— Ой, Абдыкар, хватит! Ты же слышал, что она обещала больше этого не делать.
— А ты не вмешивайся не в свое дело! Занимайся своим, — ответил ему бригадир и направился к оседланной лошади.
— А чтоб тебя разорвало, жулик эдакий! — вдруг крикнул старик. — Когда ты центнерами сбываешь на сторону да пропиваешь, это не считается, что ты запускаешь грязную руку в предназначенное для фронта зерно. А если бедная женщина, которая за день убирает своими руками четверть гектара, налущила себе каких-нибудь полкилограмма, так ты из-за этого поднял бучу и назвал ее воровкой!
— Чего ты мелешь, кусакал?
Тогда дед Жумакадыр рванулся к бригадиру, не успевшему сесть на лошадь, схватил его за шиворот и из всей силы швырнул в сторону. Рядом с ним бригадир казался беспомощным мышонком.
Все бросились к старику и оттащили его в сторону, а то неизвестно, что бы он сделал с бригадиром.
Мне вспомнился тот день, когда бригадир ударил Жумакадыра обухом серпа. Где у старика была тогда эта сила? Сейчас чуть ли не целая бригада еле удерживает его, а он еще вырывается, готов, как лев, кинуться на обидчика.
Бригадир трусливо вскочил на лошадь и поскакал вниз.
— Я еще тебе покажу, старый дьявол! Всем вам будет за хищение зерна, предназначенного для фронта...
Поздняя осень, а хлеба еще не все убраны. И тут еще случилось так, что наш бригадир упал с лошади и сломал себе ногу. Его поместили в больницу. Теперь бригадирствовать пришлось моему отцу.
Как-то, когда мы оба с отцом были на гумне, он взглянул на меня, погладил по давно не стриженным волосам и сказал с сокрушением:
— Похудел ты у меня, сынок. — Ом задумался. — Отдыхай-ка сегодня дома, — сказал он, продолжая гладить мои волосы.
— А на пункт?
— С Жумакадыром я пошлю кого-нибудь другого.
Я взглянул на Жумакадыра. Старик сидел и толстой иголкой зашивал мешки, в которых мы возили пшеницу на ссыпной пункт. Казалось, он так занят своей работой, что никого вокруг не замечает. Мне почему-то очень не хотелось, чтобы дед остался один. Отец меня понял:
— Жумакадыру я дам другого напарника. Иди, иди, а то завтра свалишься, говорю — иди!
На следующий день рано утром я пришел на гумно и сразу заглянул за копны, где обычно отдыхал дед Жумакадыр. Там его не было. Видно, он еще не пришел на гумно, иначе наши мешки лежали бы тут же. Отец мой всю ночь веял зерно и теперь спал, навалившись на пятипалые вилы.
— Эй, мальчик, — обратился ко мне человек, который пас рабочих лошадей, — где вы пропадаете? Ваши волы и ослики разбрелись. Вон пара волов там, на низах.
— Сейчас, — отозвался я. — Сейчас пригоню.— А сам посматривал вокруг: где же Жумакадыр?
Тем временем все, кто спал на гумне, проснулись. Никто из них не видел Жумакадыра.
— Наверно, пошел к себе домой, — заметил кто-то.
Я бегом побежал вниз по дороге.
— Куда? — крикнул кто-то вдогонку.
Мне почему-то не верилось, что старик пошел домой, и меня охватила тревога. «Возможно, — успокаивал я себя, — зерно не приняли, и он остался на пункте».