Владимир Виноградов. Где ты, кухня полевая?
1
На войне для солдата после командира главным лицом был… повар. Да-да, не политрук, первым бежавший в атаку, не дружок закадычный, с которым выскребывал общий котелок, делил махорочную закрутку, укрывался одной плащ-палаткой, не ясноглазая медсестричка, объект ротных воздыханий и разбитых чаяний: укрыться бы тем же плащом, а она волочит мужика на нем, изнемогая, с поля боя, открытого всем пулям и осколкам, в спасительный окоп… А именно — повар.
Неистребима взаимная тяга живых существ всегда, но особо обостренная смертью. Друг разгонял тоску по дому и семье, поддерживал, так сказать, боевой дух, прикрывал огнем, да и телом. Близость с женщиной на войне, точнее, на фронте — счастье, подаренное судьбой, выигрыш на билет из сотни тысяч. Однако кухня, добросовестная, не баланда, да еще вовремя подвезенная или уютно спрятанная неподалеку, центр троекратного притяжения за сутки, снимала множество проблем.
Уже в мирной жизни спросил товарища по работе Колю Панкова:
— Расскажи, наконец, за что у тебя медаль «За отвагу», только серьезно, — добавил я, зная его привычку над всем потешаться (Коля — юморист, когда-то печатался в «Крокодиле»).
Критикан-ерник Панков вдруг посерьезнел, даже изменился в лице. «Ну, — думаю, — сейчас выдаст нечто фантастическое, за что впору не медаль, а Героя, не скажет правды». Впрочем, редкий из фронтовиков похваляется своими подвигами. Одевает орден или медальку раз в год, на День Победы. Вокруг у других на пиджаках такие же награды, попробуй разгадай, какая ситуация вместилась в маленький светлый кружок. У генералов яснее. У них на «иконостасе» в красной эмали, золоте, серебре собрана вся солдатская и офицерская кровь их бывших полков, дивизий и корпусов, а то и армий. Да и не вся, по капельке, и того меньше — от каждого, кто пролил. Хотя у многих — и собственная тоже. А у солдата и строевого офицера — только собственная.
— Шел бой. Обычный, — начал Николай. — Держали оборону. Немец отсек нас артогнем от второго эшелона. Ни подкреплений, ни боеприпасов. Ни харчей. С рассвета без горячего, на сухарях и водичке, и то — по глотку, за счет пулеметного пайка. Сзади — скатертью поле, лишь редкие кусты да воронки. Кухню не жди — верная ей гибель. Ротный подозвал:
— Панков, ползи.
— Куда?
— Туда, — и указал в сторону тыла. — За жратвой. Силы на исходе. Без борща твердость теряем. Не чувствуешь?
Как не чувствовать? Навернуть котелок — огонь прицельней, всю муть из головы смоет.
— Точно, товарищ капитан, аж кружит. Но…
— Что «но»?
Будто не знает, что «но» — верная смерть.
— Говорят, голодным брюхом легче пулю принимать.
— А кто тебе велит — брюхом? Ты его, Панков, для борща береги, прячь от пули, — заржал ротный. — По мне, перед костлявой лучше горячим супцом причаститься. Так что — валяй! А чтобы не кружило от слабости, дуй прямо по проводу, не заблудишься. Заодно связь проверишь. Где на «соплях», камнем прижмешь, землей присыплешь. Понял? Жми!
Страшно, однако, — к кухне. Не в разведку. Но где ползком, где перебежкой, добрался — и сразу на повара:
— Сидишь? В тылу прохлаждаешься. А мы там…
— «Мы, вы»! По открытой местности днем с кухней?! Накроет — варево кобыле под хвост! Ни вашим, ни нашим…
Конечно, накормил меня до отвала, потом залил борщом полный бидонище, под крышку. Завинтил. Огромный термос. Сам небось видел. С ручками, чтобы двоим тащить, а я один.
— Тащи, — сказал, — но не больно прикрывайся им. Пробьют — коту под хвост, — поменял животных, учитывая объем посуды. — Бог в помощь!
Поволок. Свист, вой, грохот — полное музыкальное сопровождение. Будто на запах, гады, бьют, на запах пристреляны. Сам понимаешь — в бою все кажется, летит в одного тебя, других огибает. Термос тяжелый, двоим впору, а я тогда еще тощее был (на Панкове в самом деле ни лишнего жира, ни мяса, а лицом — вылитый близнец Вольтера, тоже ерника известного), но на силу я не жаловался, видно, при каждой жиле вторая имелась. Запасная, если лопнет.
— На войне у каждого по две жилы было, — подтвердил я.
— Но волок, собой прикрывая, — продолжил рассказ Панков. — «Я сыт, а ребята», — колотилось в голове. Наконец-то ход сообщения. Нырнуть — и приятного аппетита! Перед прыжком закинул я термос на спину, не на него же падать, тут меня и ожгло: «Пуля! Снайпер, сука, достал. Все. Кранты!» Оглядел на прощание белый свет, себя заодно, грешного. Однако — ни крови, ни раны небольшой, как в той песне. Струя шпарит из бидона. Крутым кипятком. Повар, заботливый, перед наливом довел, горяченьким порадовать. Мозг сильнее обожгло: «Дыра от пули — круглая». И пронеслось в голове: «Вытечет — не помилуют. Чем же заткнуть?» Пока соображал, палец сам собой заткнул. Когда мозги угасают, члены сами начинают соображать.