В первой своей беседе с «зелеными», читай — новобранцами, Николай вообще не считал никаких ступеней, тем паче «героических». Страсть как не любил он патетику, высокие материи, вроде: «подвиг», «героизм», «презрение к смерти» и прочее. Это он оставлял нам, газетчикам и пропагандистам всех оттенков и мастей. Я присутствовал на всех его и других ребят беседах и пришел к заключению, что Кольке, как Мастеру, импонировали более всего такие понятия, как храбрость (смелость), труд с умом, точность, доведенная до педантизма, и (чуть возвышенное) — войсковое товарищество, верность гвардейскому знамени. Таким ему виделась структура гвардейского сапера.
Изначально конечно же труд. До одурения и без нытья. Слава даром не дается. Тут надо горбатиться до семи потов. Иначе не выйдет. Сачков война не приемлет, она их, как и трусов, убивает первыми. Потом эту же мысль я услышал из уст пехотинца — Василия Пушкарева. Все они, эти великие трудяги, почитали за доблесть самое наивысшее — работу, свои прямые обязанности по воинскому строю. Геройский поступок в каком-то одном бою — невелика честь. Ты пройди через все испытания по справедливости, тогда тебе честь и хвала! Таково оно, красюковское, да и не только его, кредо.
— Вы видели когда-нибудь сапера с трясущимися руками? — с неизменной открытой улыбкой обратился Колька к собравшимся. — И я не видел. Да и не мог увидеть, потому что в природе такого не существует. А ежели и появился на одну минутку, то курносая прибрала бы его тут же! Что бы над тобой и вокруг тебя ни грохотало, не теряй бодрости духа. Ты не можешь, не имеешь права поддаваться эмоциям. Воля в кулаке, и вперед на запад! — заключил свою игривую мысль Колька.
— Неужели тебе никогда не было страшно? — спросил кто-то.
— Сказки венского леса… Чепуха! Любой из нас хочет жить, хочет выжить в этом чертовом аду. Боязнь, она нам с детства дана. Но коль пришел на войну — задави ее в себе, иначе хана. Тут премудрый пескарь, что жил — дрожал и умирал — дрожал, не пройдет. Я себе сказал: «Не боись, Колька!» С тем и живу.
Припоминая сейчас бои за Днепр, где ему удалось в прибрежных зарослях найти рыбацкую лодку и на ней выбросить один из первых десантов на крутой западный берег реки, Николай почему-то произнес известные пушкинские строчки: «Тиха украинская ночь. Прозрачно небо. Звезды блещут…» И после некоторой паузы:
— А мне в ту пору меньше всего нужна была такая прозрачная ночь. Мне бы: «Ой, ты ночка, ночка темная…» И без свечей, которые фрицы то и дело ставили. Сапер, он самим богом задуман ночной птицей. Ночь — его боевая союзница. Нам ловчее под храп противничка и мины ставить, и проходы делать, да все, за что ни возьмись, все безопаснее делать под покровом ночи. Так что, братья славяне, привыкайте к темноте.
Вытащив из кармана черный кусок полотна, он попросил завязать глаза: «Сообразим ночь!» — и приступил к выполнению некоторых приемов ночной работы. В качестве ассистентов пригласил молодых ребят, и те воочию убеждались, как действительно мастерски и безошибочно обращался с «притаившейся смертью» сержант с повязкой на глазах…
Так вот вела учебный процесс эта необычная «полевая академия». Сталинградская гвардия раскрывала свои возможности, делилась бесценным опытом. Утверждала в мысли, какая же плеяда действительно надежных бойцов выращена в гвардейских частях. О каждом хоть сейчас садись и пиши повесть. На других точках мы видели «академика» связи — средних лет усача Михаила Щеглова, перемотавшего столько «ниток», что ими наверное, можно опоясать земной экватор. Внимательно слушали лихого, жизнерадостного разведчика в заломленной на затылок кубанке Александра Голчанского: на его счету свыше трех десятков «языков» и десятки ночных поисков. А вот сажень в плечах, настоящий атлант Пуненко — санинструктор, вынесший с поля боя и спасший жизни многим раненым, отмеченный всеми тремя степенями ордена Славы. Кряжистый истребитель «тигров» — командир орудия старший сержант Самарин…
Слушаешь ребяток и искренне восхищаешься их душевной красотой, скромностью, высоким сознанием своего долга, пониманием того, что всю эту проклятую работку никто за тебя не сделает, что ты сам являешься кузнецом и общего, и личного успеха. Они готовы как-то по-своему, с юморком объяснить все, когда речь заходит о самых тяжелых испытаниях, которых в их боевой жизни хватало выше головы. Чувствовалось, что заданный командармом тон-мажор был гвардейцами «усечен» и стал своего рода инструментом передачи того боевого настроя, что постоянно присутствовал в душах сталинградцев. Ведь не случайно командарм в качестве первейшей задачи по «боевой настройке сердец» поставил — вдохнуть в пополнение несгибаемый гвардейский дух, дух Сталинграда. Сказать просто о простом.