— Очень это странно, — продолжал сержант, — имущество его продано сегодня с аукциона, но я никак не мог найти в ротных списках, куда следует отослать полученные деньги. Быть может, найдется что-нибудь в общих полковых списках.
Списки эти были проверены, и записанный капитаном адрес оказался правильным.
III
В июне 1851 г. опасно заболел мой старый друг Джон Харфорд, бывший более пятидесяти лет методистским проповедником, рассказывает почтмейстер м-р Хэпперфильд.
Чувствуя себя плохо, он послал за мной и, когда я явился, сказал мне: «Я очень рад, что ты пришел, друг Хэпперфильд; теперь я могу умереть спокойно, потому что уверен, что ты будешь заботиться о моей жене до самой ее смерти. Обещай мне это; ведь я тебя так давно уж знаю!» Я ответил: «Будь спокоен, я сделаю, что могу». «Я верю тебе», — сказал мне Харфорд, и скоро после этого (20 июня) заснул навеки. Я занялся его делами, и в конце концов оказалось, что у его вдовы остался небольшой капитал, которого, однако, было недостаточно, чтобы ее обеспечить. Я нанял для нее небольшую дачу и, с помощью нескольких друзей, постарался устроить ее как можно удобнее. Немного спустя прибыл внук г-жи Харфорд, бывший школьным учителем в Глустершере, и предложил взять старушку к себе. На том, с ее согласия, и порешили. Прошло несколько времени. Переписки мы не вели. Я исполнил свой долг и на том успокоился. Раз ночью лежал я без сна в постели и думал.
Уже почти светало. Вдруг я почувствовал, что кто-то находится в комнате. Занавеска, закрывавшая мою кровать, была внезапно отдернута, и я увидел перед собою своего покойного друга, смотревшего на меня грустно и задумчиво. В немом удивлении, я отчетливо расслышал следующие его слова, обращенные ко мне (сказаны они были совершенно натурально): «Друг Хэпперфильд, я пришел к тебе, потому что ты не исполнил своего обещания: жена моя в горе и нищете». Я ответил, что мною исполнен мой долг, что ни о каких стеснительных обстоятельствах, в которых, судя по его словам, находилась его жена, не слыхал, но во всяком случае, не оставлю ее своим попечением. Слова мои, по-видимому, удовлетворили призрак, и он исчез. Я тотчас же разбудил жену и рассказал ей, что случилось. Спать я более не мог, и лишь только встал, немедленно написал внуку г-жи Харфорд. В ответ он известил меня, что, вследствие разного рода неприятностей, лишился места и принужден был отказаться от мысли содержать свою бабушку, которую собирается отдать в богадельню. Я послал ему денег с просьбою прислать старушку обратно ко мне, что и было сделано. После этого г-жа Харфорд была вновь обеспечена во всех отношениях.
Ко всему этому следует прибавить, что человек я не нервный, а еще менее суеверный. Когда явился мне призрак моего старого друга, я не спал и не был в возбужденном состоянии. Преувеличений в моем рассказе нет; все описано, как случилось.
IV
В один из московских монастырей поступил иеромонах из полковых вдовых священников. В скором времени предался он известной человеческой слабости — стал сильно пить. На увещания архимандрита несчастный слезно каялся и зарекался от сей слабости, однако неоднократно нарушал свой зарок. Архимандрит наконец вынужден был войти к митрополиту Филарету с донесением и предложением запретить слабому иеромонаху священнослужение, хотя бы временно.
Святитель Филарет не особенно любил, чтобы начальники монастырей обращались за содействием к его высшей власти для устройства или поправки под-ведомых им дел. Архимандриту, часто жаловавшемуся на своих послушников, митрополит наконец сказал: «И тот у тебя не хорош, и этот худ! Набери ты мне ангелов… а грешников старайся исправить!»
По делу же с бывшим полковым священником, вероятно, доводы архимандрита были довольно основательны, что владыка решил запретить ему священнослужение.
Резолюция, однако, не была еще написана и вот после обеда митрополит Филарет лег на диван для кратковременного отдыха. Лишь только смежил он глаза в легком сне, как видит своего бывшего любимого владыку, митрополита Платона.
Явился он к нему, как бы в прежнее время, в своем любимом Вифанском саду, одетый в легкую и простую ряску, в бархатной скуфейке на голове и, ласково глядя на Филарета, говорит ему: «Василий Михайлович! (под таковым еще светским именем знавал Филарета митрополит Платон) прости ты прегрешившего отца Ивана». И едва хотел Василий Дроздов, как бывало прежде, повергнуться к стопам любимого святителя, как видение исчезло, и митрополит Филарет открыл глаза, будучи еще объят живостью всей обстановки посетившего его видения.
«Какой такой прегрешивший отец Иван»? — подумал владыка, — «много у меня отцов Иванов!» — и за разными делами забыл об этом видении в тот же вечер.
Но вот в наступившую ночь видит владыка второй необыкновенный сон: является к нему император Александр 1-й и тоже просит Филарета: «Не клади гнева, владыка, на моего храброго попа Ивана!»
«Сердцеведче Господи!» — думает владыка, проснувшись от сна. — «Кто такой поп Иван, что вот уже в другой раз души усопших из горних селений приходят просить меня о нем?..» И на имевшейся около его постели аспидной доске он записал, как имел обыкновение ловить мимолетные мысли, несколько слов на память.
После этого Филарет снова заснул, и по малом времени из сонной, подобно смерти, тьмы сознания выступил пред ним третий величавый образ фельдмаршала, князя Кутузова-Смоленского. Славный победитель Наполеона предстал пред владыкою старым и изможденным краткою, но смертельною болезнию своею, поразившею его во время погони за отступавшим великим полководцем, и тоже обратил к Филарету просительные слова: «Не входи в суд, владыко», — говорил обитатель загробного мира, — «снизойди к слабости духовника моего Ивана!»
Только что хотел было митрополит воздеть руку для благословения болящего старца, образ его как бы растаял во мгле, и Филарет снова пробудился.
Уже брезжил свет утра; пора было и вставать.
Сильно взволнованный такими необычайными снами, владыка стал пред образами и в усердной молитве просил у Бога вразумления.
Севши по некотором времени за дела, первое, что увидел владыка, — было дело о неисправном иеромонахе Иване, присужденном к запрещению. Филарета сразу осенило.
«Вот он!» — подумал святитель, — «это и есть тот поп Иван, чья судьба потревожила души великих людей в их вечном упокоении и заставила их явиться ко мне, недостойному, с просьбами… Да… он из полковых и мог быть знаем этими персонами, — но что значит столь разнообразное их появление? Почто взволновали душу мою столь дорогие образы?!»
Никому не сообщая о своих тайных думах, владыка послал в монастырь за неисправным монахом, чтобы он в тот же день явился к нему.
С строгим взором и нахмуренным челом ждал владыка виновного иеромонаха.
Но вот и виновный. Отворив дверь покоя, где находился митрополит, келейник пропустил мимо себя высокого манатейного старца, в большой бороде которого седина не могла еще совсем побороть черного цвета молодости, и он пробивался сквозь нее прядями. Помолившись и облобызав руку владыки, иеромонах упал ему в ноги и со слезами стал просить:
— Вем, владыко, почто звал еси мя! Не помяни греха моего! Стыд мой предо мною есть выну!.. Не лишай, владыко, благодати благословения десницу, благославлявшую Царя на битву!
Эти слезы и слова старца-монаха взволновали митрополита, и он, сдерживая волнение, сказал ему: