— Представишь нас друг другу? — спросил я, но в этом не было надобности. Габриэль уже двигался к нам, и, наверное, впервые его походка была медлительной и неуверенной.
Неуверенность в поведении, робость в пожатие руки, страх перед знакомством с новой личностью и в то же время неодолимое притяжение. Для Габриэля все эти ощущения были в новинку, но он, явно, почувствовал, что рядом с ним затаился зверь. Он не был колдуном, как и все де Вильеры, но чутьем обладал безошибочным. Скорее всего, и ему по наследству передались какие-нибудь особенные таланты, о которых он сам и не подозревал и уж тем более не пытался развить, поскольку в колдовство не верил. Казни в Рошене проходили на его глазах и в то же время мимо него. Казнят виновных, так считал Габриэль, если эти люди и не колдуны, значит, еретики или преступники. События истории развивались рядом с ним, но он не замечал, что уже в них участвует. Надо же было оказаться родственником тех самых де Вильеров и выбрать себе участь совсем не завидную, но вроде бы напрямую связанную с их пристрастиями, хотя на самом деле и являющую полную противоположность им всем. Габриэль тоже был охотником и убийцей, но кровожадность, проснувшуюся в нем, пытался прикрыть видимостью благородства. Он ведь на службе у закона, он охотиться за теми, чьи головы полны злых умыслов. Отдавал ли он сам себе отчет в том, что ему все равно за кем охотится, за убийцами или за невинными. Просто он де Вильер, и дурная наследственность велит ему мучить и убивать, кого бы то ни стало. Знал ли он об этом или, действительно, верил в то, что совершает подвиги, а не гонится за запахом крови.
— Я очень рад, — только и смог пробормотать он при рукопожатии.
И я рад, что наши пути перекрестились, инквизитор, чуть было не сказал я, но вовремя опомнился, никто здесь не знает, что Габриэль помощник инквизиции, что он тоже по-своему палач, и если я проговорюсь, то тут же выдам себя.
Я пожал его ладонь слегка, но под легким давлением моих пальцев чуть не хрустнула непрочная человеческая кость. Глаза Габриэля чуть расширились, то ли от страха, то ли от удивления. Он и хотел бы вырвать пальцы из железной хватки, но не мог. Я поскорее разжал руку и спрятал в складках плаща, нельзя позволять ему заметить, что я обладаю сверхъестественной силой.
Случайно звякнул колокол на башне, будто кто-то, ловкий и озорной, дернул за язычок, а сам рассмеялся и спрятался. Я слышал этот тихий ехидный смешок, но людей привлек и насторожил долгий протяжный звук самого большого колокола, который в это время должен был бы молчать. Сейчас в высоте мог бы разлиться многотонный золотистый перезвон, но проказник, кем бы он не был, не решился повторить шутку во второй раз, наверное, обжегся с непривычки, ведь немногим из волшебной расы, кроме меня, удавалось оставаться невредимыми в церкви. Звон прекратился, осталось только эхо, и, тем не менее, Ноэль поспешил извиниться.
— Мне нужно пойти посмотреть, в чем дело, — с запинкой проговорил он, бросил быстрый взгляд на меня, словно спрашивая, не мои ли спутники причиной этому. Я, едва заметно, отрицательно покачал головой, сторонний наблюдатель мог подумать, что это всего лишь знак недоумения, и я тоже удивлен тем, что колокол зазвонил в пустой церкви. Медный язычок был слишком тяжелым, чтобы его мог качнуть просто ветер, звонарю требовалась недюжинная физическая сила. Да, и ветра сегодня не было.
Ноэль уже скрылся в пустом здании, а Габриэль не в силах долго выдержать моего взгляда тоже посмотрел вверх, на колокольню, и нервно усмехнулся.
— Наверное, грим, — пробормотал он.
— Вы верите в существование гримов? — я был немного изумлен. Инквизиция, конечно, верит в ведьм или делает вид, что верит, но в существ, которые селятся на церковных кладбищах или воют под окнами больных, предвещая тем скорый конец, она попросту верить была не должна, чтобы не подорвать собственного авторитета. Разве можно искать защиту от нечисти на церковных землях, если такие существа смело разгуливают там и даже обитают?
— Не то, чтобы верю, но о них часто говорят, — неуверенно пробормотал Габриэль, он, явно, хотел сказать что-то совсем другое.
— Это грима вы пытаетесь высмотреть на колокольне? — с чуть заметной насмешкой осведомился я.
— Возможно, — уклончиво ответил он. — Во всяком случае, я пытаюсь понять, кто навел беспорядок.
— Естественно, ведь это ваша обязанность — вылавливать и наказывать нарушителей порядка, — чуть высокомерно констатировал я и нахмурился, невежливо было напоминать Габриэлю, что он здесь всего лишь выполняет службу.
— О, вы уже знаете, — только и смог протянуть он.
— Ноэль сказал, — я пожал плечами так, будто пытался объяснить, что вины Ноэля здесь нет, если бы и не он, то кто-нибудь еще рассказал бы мне о его расследовании. Такие новости облетают окрестности быстро, как лесной пожар.
— На колокольне нет никого похожего на черного пса или теленка, — как бы между прочим, заметил я, чтобы перевести разговор на что-то менее обидное, но все равно между нами с Габриэлем даже в разговоре сохранялась дистанция недоверия, и, как будто, поселилась вражда.
— Разве грим не может принять другой облик? — не спросил, а скорее попытался настоять Габриэль.
— Но сегодня нет похорон, — обычно эти существа смотрели вниз с колокольни только после отпевания.
— Значит, скоро будут, — предположил Габриэль и нервно прикусил губу.
— Говорят, по виду грима во время похорон можно понять, куда отправится душа человека: в ад или в рай, — процитировал я то, что прочел в одном из своих черных справочников много-много лет назад.
— А вы, куда рассчитываете попасть? — вдруг спросил Габриэль, как мне показалось, с вызовом.
— О, так далеко я не заглядываю, — не мог же я сказать, что уже попал в нечто промежуточное, а в аду побывал не раз и при всем этом до сих пор сохранил возможность появляться в любое желаемое время среди людей, общаться с ними, притворяться одним из них, втайне оставаясь существом совершенно сверхъестественным.
Габриэлю, наверное, очень нравилось ставить собеседника в тупик разными каверзными вопросами. В этом он мог превзойти даже своих сотрудников — инквизиторов. Удивительно, как они еще до сих пор не обвинили в чем-нибудь его самого, чтобы избавиться от лидирующей личности в своем тесном кружке. Должно быть, в выполнении различных обязанностей он оказался настолько незаменим, что на его открытый вызов обществу и нагловатость даже старейшины предпочитали закрывать глаза.
— Давайте, пройдемся, — предложил я, мне уже надоело стоять на одном месте, когда тело надолго оставалось без движений, дракон внутри начинал копошиться, если конечности затекали, то огонь еще сильнее бурлил в венах. Габриэль послушно пошел за мной, всего раз обернувшись через плечо на церковь.
— Колокола! — с какой-то странной интонацией, будто боящийся всего, затравленный зверек повторил он. — Не люблю колокольный звон.
Опасно было проговариваться об этом в присутствии его знакомых — инквизиторов или, вообще, церковников, а также суеверных, но Габриэль был так взволновал ощущением того, что убийца близко и прячется где-то в толпе, что сам ненадолго потерял бдительность.
Колокольный звон не любят все проклятые, подумал я про себя. И у меня тоже были моменты, когда кровь сочилась из ушей при одном далеком эхе колоколов. А Габриэлю сейчас особенно тяжело, потому что Даниэлла, державшая всю темную силу семьи в своих руках, теперь мертва, Батист не приспособлен и не может удержать духов, которые должны были бы ему подчиниться, а вместо этого пользуются его неосведомленностью, и сами верховодят им. Старый граф тоже мертв и поделать ничего не может. Естественно, в такие смутные времена, когда темная мощь всего семейства выпущена на свободу и неконтролируема, Габриэля стократ сильнее мучает его собственный темный талант, затаившийся где-то внутри и пока что дремлющий.
Мы отошли, как можно дальше, так, что кучке сплетничающих людей стало нас не видно. Я думал, что теперь-то уж точно Габриэль, забыв об осторожности, накинется на меня с кулаками, но он даже не делал попыток нагрубить или сказать колкость. Наоборот, теперь он терялся в моем присутствии. Какая перемена.