— Это ты во всем виноват, — после ухода девушки растерянность Анри сменилась гневом. — Это ты настроил ее против меня, специально для того, чтобы мне отомстить. За все, что было, Эдвин ты решил отыграться на мне, а я оказался таким глупцом, сам предоставил тебе возможность. И ты ею воспользовался, досадил мне, как только мог.
Наверное, Анри чувствовал себя осмеянным и униженным и оттого еще больше злился. Он понять не мог, почему я до сих пор не хохочу от полноты счастья, ведь мне удалось выставить его дураком перед такой красавицей.
Анри всегда думал, что дракону нельзя доверять, каким бы обаятельным тот не выглядел время от времени. Он считал, что к зверю и относиться надо по-зверски, а поэтому пакостил мне при каждом удобном случае.
— Как я только мог тебе поверить, — продолжал буйствовать Анри. — Тебе — самому отъявленному злодею из всех.
— Уймись! — велел ему я, негромко, но так сурово, что Анри тут же замолчал.
— И что мне теперь делать, — он неосторожно опустился на тумбу, на которой еще недавно сидела Орисса, и кто-то невидимый, наяривавший дикую мелодию на клавесине, громко, обиженно запищал, ведь чужак занял место, предназначенное для музыканта. С рукава Анри тут же слетел ловко отрезанные лоскут манжеты. Мелкая отместка, на которую сам Анри даже не обратил внимания.
— Как ты можешь быть таким жестокосердным, Эдвин, — запричитал он. — У тебя у самого есть все, что только душе угодно, а другим ты отказываешь даже в малости. Все мое общество теперь будет смеяться надо мной. Сам ведь знаешь, слухи распространяются быстро. Скоро мне вообще будет стыдно показаться на глаза даже тем, кто ничуть не лучше меня самого.
— Перестань сочинять, — почти грубо скомандовал я. — Ты давно уже отучил свое общества от смеха, они несчастны, как плакальщики, даже когда есть повод повеселиться.
— Поэтому я и хотел хотя бы на день очутиться в более приятной компании, — тут же парировал он.
— Твоя мечта так и останется неосуществленной, если ты будешь таким ленивым, — я приказал одному из духов подтолкнуть Анри и заставить его подняться на ноги. — Иди за Ориссой, и убеди ее уехать с тобой!
— Как я смогу ее убедить? — он, очевидно, сразу настроился на поражение. Надо же было стать таким слабаком после всех тех козней и отчаянных предприятий, на которые он смело решался всего какие-то несколько десятилетий тому назад.
— Будь изобретателен, — посоветовал я. — Вспомни о былых временах, об отваге. Тогда у тебя хитрости было хоть отнимай, голова, наверное, ломилась от переизбытка оригинальных идей, и каждую из них на горе окружающим ты стремился претворить в жизнь. Так не жалуйся и теперь на недостаток вымысла. Расскажи девушке какую-нибудь трогательную историю, придумай что угодно, лишь бы только она увидела в тебе друга и, возможно, героя, а не изгнанника.
— Тебе легко говорить, — Анри двинулся к лестнице, но потом передумал, движения по ступеням и полу давались ему куда труднее, чем полет, да и дверь взламывать он не собирался, куда лучше снова воспользоваться окном.
Я бы мог облегченно вздохнуть, когда он исчез, но испугался, что от этого вздоха загорится первое, что окажется поблизости, например портьера. Внутри меня все бушевало. Таких бурных сцен передо мной не разыгрывалось уже давно, с тех пор, как я расстался со своим наставником, и, признаться, я по ним совсем не тосковал. Пора убираться из этого поместья. Лучше оставить его Ориссе и Анри, чем самому оставаться вместе с ними. Даже мои погибшие родственники постеснялись бы скандалить у меня на глазах так, как скандалили они. Я стал срочно разыскивать свой плащ и вспомнил, что Перси снял его с меня еще в прихожей. К такому обхождению я не привык, поэтому так быстро забыл, что верхней одежды уже нет под рукой.
Где-то вверху раздался громкий щелчок захлопнувшегося ставня и изумленный, протестующий возглас Анри. Очевидно, Орисса закрыла окно прямо у него под носом. От его настойчивости она еще пуще разозлилась. Я отчетливо слышал, как она царапает коготками подушку, как вылетевшие из дырок пух и перья легко взметаются ввысь и тут же оседают на пол.
Не нужно было вмешиваться в чужие дела и обещать Анри помощь. Я только нажил себе хлопот и, очевидно, прибрел еще более злейшего врага, чем имел до этого. Погубить кого-то гораздо легче, чем призвать к жизни и сделать счастливым. Точно так же, как гораздо проще разрушить целый город, чем отстроить его вновь. На этот раз, уж точно, я взялся не за свою работу, ведь я по большей части привык разрушать, чем созидать. Конечно, с помощью своих чар я смог бы создать за ночь целые поселения, воскресить умерших, поделившись с ними своей огненной кровью, исцелить больных, раздать часть собственных сокровищ беднякам, а сирот отдать на воспитание к феям, но навеки счастье чародей подарить никому бы не смог. Золотые запасы людей все равно иссякнут, воскресшие начнут догадываться, что стали не такими, как окружающие, и ощущать от этого дискомфорт, дети, попавшие всего на миг в общество фей, как только расстанутся с волшебной страной, будут вечно тосковать и искать путь назад. Все хорошее, что бы я не попытался сделать, тащило за собой целый хвост невзгод. Орисса тому примером. Я оживил ее и сделал из нее леди, чтобы осчастливить Анри, а в результате счастливыми не смог сделать ни ее, ни его. Они дружно решили, что я не благодетель, а злоумышленник. Хоть в этом их мнения совпадали.
Поместье осталось позади, я не летел, а шел быстрым шагом по мостовой. Ночной мороз охлаждал разгоряченные чувства и даже задерживал лавину огня, готовую вот — вот вырваться извне. Я был уверен, что Анри все еще торчит под окном или летает вокруг поместья и ищет другую лазейку, если, конечно, у него не хватило наглости просто разбить стекло и ворваться внутрь. Орисса, должно быть, до сих пор дуется и устроит гостю жестокий прием.
Лента темного пути неслась вперед. Я не разбирал дороги. Для меня достаточно было уже осознавать то, что я иду по Рошену, мимо его мрачноватых величественных зданий и остаюсь один на один с ночной мглой. Нет рядом ни капризной подопечной, ни Анри с его претензиями и вообще никого. Все сверхъестественные существа, как будто затихли. Они не спрятались, готовясь устроить полночный переполох, их просто не было рядом, иначе я бы почувствовал.
Я поднял глаза ввысь и понял, в чем дело. Прямо на фоне темных небес возвышалась еще более мрачная, напоминающая шахматную ладью башня, где поселился Августин. Здание инквизиции стояло чуть на отшибе и казалось огромным, неприступным бастионом, обособленным от всего города. Латунные стрелки часов на самой высокой башне двигались бесшумно и размеренно. У Августина, наверное, трудится самый лучший часовщик. Хотя под угрозой пыток и казни на этого зазнавшегося мальчишку стал бы с невероятным усердием работать даже не слишком трудолюбивый мастеровой.
Это здание в Рошене почиталось за святое место, но его боялись. Люди не смели подходить к ажурной ковке воротам, или хоть на несколько метров приблизиться к сурового вида охране. Здание, скорее, напоминало резиденцию ада, чем святилище. От мрачных каменных стен исходили флюиды тьмы и зла. Блестели в лунном свете только латунные стрелки на циферблате. Куранты пока молчали, но даже во время их громкого боя никто из моих подданных не рассмеялся бы в такт часам, никто из сверхъестественных существ не решился бы прокатиться на одной из длинных стрелок. Ни один весельчак не решился бы проказить здесь в открытую или даже тайком, ведь зло жило не само по себе, у него вдобавок ко всему еще была сильная покровительница. Или несколько покровителей. Это я отчетливо ощущал. Слуги этих могущественных личностей все время толкались возле Августина или того помещения, в котором он находился. Я был уверен, что они переезжают с ним с места на место, как домовые или призраки, а когда он идет по улицам Рошена или выступает на площади перед восторженной толпой, они шастают возле пол его рясы, прячутся в сточных канавах, на крышах ближайших зданий или за углами, чтобы никто не причинил ему вреда и не попытался сорвать его авторитет. Иначе, где еще его тайные покровители смогут разыскать еще одного такого ставленника, которому удалось стать кумиром толпы, подчинить себе массы и окончательно захватить власть. Конечно, любой другой на его месте плюнул бы на все клятвы и договоры и использовал приобретенные блага только для себя, но Августин был одержим, каждое свое достижение, каждый миг своей жизни он посвящал своим загадочным хозяевам. Самому ему не было нужно ничего, лишь для них он решился завоевать весь обозримый, окружающий его мир. Свою власть он приносил к их ногам, как подношение. Другой бы на моем месте, увидев все это, назвал его сумасшедшим, но я был уверен, что безумие здесь ни при чем. Юный, наивный бедняга поклоняется своим идолам, но будет оставаться в здравом уме до тех пор, пока тайные кумиры не решат, что пора свести его с ума. Может быть, сам по себе Августин не так жесток, как кажется. Возможно, он не так уж одержим, а всего лишь влюблен, так же отчаянно и безнадежно, как я.