— А что Анисья?
— А тебе ее на что?
— Да так… Мы с ней как то тут говорили. Одним словом, хочу, брат, жениться. Самая для меня подходящая баба…
Жандарм только рассмеялся.
— Чудак же ты, Николай… Вот уж месяц, как твоя Анисья вышла замуж за того самого сторожа, который твое место занял. Ты опоздал, брат…
Подумал-подумал Николай, жаль ему стало Анисьи, а с другой стороны, может быть, и сторож человек хороший — что же, его счастье. Значит, так судьба. Все-таки захотелось ему повидать молодую. Анисья немного смутилась, когда его увидела и проворчала:
— Что же мне тебя было ждать, Николай? Да и не велика радость в лесу с тобой жить, а здесь все же на людях, да и я на службе служу. Муж одно жалованье получает, а я другое…
— Это ты правду говоришь, Анисья. Ну, прощай, будь счастлива…
Анисье опять сделалось совестно дай жаль Николая, — хороший и смирный мужик. Хотела она что-то сказать ему на прощанье, да только махнула рукой. Что тут будешь говорить, когда дело сделано!
Получил Николай свое жалованье и пошел назад, в свою будку. Бедному человеку и погоревать некогда — служба не ждет. Идет Николай и ропщет. Нигде то ему нет удачи… Ну, не опоздай он тогда — служил бы сторожем на станции, женился на Анисье, получал бы жалованье, а она другое. Почему же так устроился другой, а не он, Николай? Ах, не хорошо, а главное — скучно. Пожалуй, и новой своей службе не рад: заест одного тоска в лесу.
Идет Николай и ропщет, а когда пришел домой — все ему сделалось не мило. Раньше-то все мечтал и так и этак устроиться, а тут вдруг ничего не нужно.
— Эх, такой уж я, значит, несчастный родился, — подумал Николай. — Везде опоздаю…
А тут, как на грех, еще весна. Снег стаял, зазеленела первая травка, распустилась березка, защебетала разная птичка в лесу. Смотрит Николай, слушает, а сердце так и ноет. Вот и птичка Божья радуется, потому что не одна. Гнездышко себе вьет, хлопочет и своим птичьим голосом наговаривает, что всем она довольна. Ведь, самая малая птичка, и та счастлива. Да, и солнышко греет, и птичка щебечет, и травка зеленеет, а Николая еще сильнее давит тоска. Солнышко то для счастливых светит…
Начал задумываться Николай. Летят поезда один за другим, на поездах мчатся тысячи людей, куда-то торопятся, кто-то их ждет, у каждого своя забота, а главное — все могут ехать, не то, что он — сиди в своей будке, как сыч в дупле. И вперед едут люди, и обратно едут, и конца им нет. И будут ехать, когда Николая не будет, и другой сторож займет его будку. Николаю почему-то начало делаться обидно, что другие едут, а он точно привязан к своей будке.
— А ежели бросить службу? — начал думать Николай. — Лучше голодать да на воле…
Очень скверно чувствовал себя Николай все лето. Даже похудел с тоски.
Что это с тобой? — спрашивал жандарм Егоров, когда он приходил на станцию за жалованьем.
— А так, нездоровится…
Николаю не хотелось разговаривать даже со старым благоприятелем, точно тот в чем-то провинился пред ним.
Опять живет Николай в своей будке. Прошла весна, прошло лето, наступала осень. Пожелтел лист на дереве, жалобно шелестела высохшая трава, весело певшие весной птички улетели в далекие теплые края. По целым дням лил дождь, а по ночам завывал голодным волком холодный осенний ветер.
Раз, в ожидании поезда, Николай сидел у огонька. Он часто делал теперь это: разложит огонек перед будкой и сидит. Весело трещит пламя, и чем-то живым оно кажется. Сидит Николай и видит: идут двое мужиков. Подошли, поздоровались.
— Можно обогреться у огонька?
— Милости просим… Откуда бредете?
— А мы из Питера… Значит, мостовую мостили, а теперь домой собрались.
— Отчего же вы не по чугунке.
— Да капиталу не хватило на двоих… — объяснил мужик помоложе. — У меня то были, а вот у товарища не хватило. Разнемогся он, пролежал в больнице и ни с чем домой идет, а там семья, ребятишки. Кормильца ждут, а он едва на ногах держится. Вытянулся на работе…
Вольной мужик едва дышал от усталости и ничего не говорил.
— Может быть, вы поесть хотите? У меня вон и картошка варится…
Совестно было мужикам признаться, что они целый день ничего не ели, но делать нечего. Поблагодарили доброго солдата, закусили, отдохнули и пошли дальше.
— Этакое тебе счастье, — говорил на прощанье больной мужик. — Все-то у тебя есть, и работа не трудная… Кажется, месяц бы так-то пожил, отдохнул… Ну, да всякому свое. Прощай…