— Никуда не годится Сивко, — думал о. Андрей, глядя на старого коня, едва тащившего пустую долгушку. — Надо его продать хоть за три рубля… Ничего не поделаешь. От старости лекарства нет…
Летний день в Новом заводе был так же хорош, как и в Старом. О. Яков, полный старик, совершенно седой, с окладистой бородой и румяным лицом, глядя в окно на дорогу из Старого завода, подумал вслух:
— Отчего это о. Андрей не едет в гости? Спесив стал, старых однокашников забывает… А у меня прошлогодняя рябиновая наливка поспела…
Не успел о. Яков огорчиться в полную меру, как на заводской плотине показалась долгушка о. Андрея.
— Эге, легок на помине! — радостно проговорил о. Яков, потирая руки. — Вот и отлично…
Экипаж о. Андрея едва дотащился до поповского домика, несмотря на то, что Ефим дергал локтями и кричал: «Ну, ты не бойся!..» Старый Сивко едва передвигал ноги, точно он двигался на деревянных костылях.
Подъехав к самым воротам, Ефим счел нужным натянуть вожжи и, как настоящий кучер, лихо осадил лошадь, точно Сивко мог сломать ворота. О. Яков смотрел в окно, улыбался и говорил:
— Милости просим, дорогой гость!.. Забыл ты нас совсем.
Матушка Леоконида Гавриловна улыбалась гостю из другого окна, а из-за ее плеч выглядывали бойкие детские личики Коли и Вани и тоже улыбались о. Андрею. В следующий момент оба мальчика уже были за воротами и трогательно помогали о. Андрею вылезти из долгушки, при чем не забыли дернуть Сивка за хвост, а кучеру Ефиму показать язык.
— Ну что, шалуны? — здоровался о. Андрей.
— Здравствуйте, о. Андрей!.. — в десятый раз кричали шалуны, подхватывая старика под руки.
— Учитесь?
— Учимся, о. Андрей…
— Очень хорошо… Науки юношей питают, отраду старцам подают. Так, малыши?
— Совершенно верно…
О. Андрей торжественно введен был в переднюю, где его встретили о. Яков с матушкой.
— Забыли вы нас, о. Андрей! — пеняла матушка. — Уж мы ждали вас, ждали да и ждать перестали…
— Да все собирался, Леоконида Гавриловна, все собирался… Соберешься, а тут, как на зло, что-нибудь и задержит. То с требой позовут, то дождь пойдет, то кто-нибудь из знакомых завернет.
Старушка матушка побежала в кухню заказывать пельмени. Она имела такой вид, точно о. Андрей мог каждую минуту умереть с голода. В самом деле, человек проехал целых девять верст.
— Самовар скорее, Авдотья! — умоляла старушка. — Ах, батюшки, сухариков, которые любит о. Андрей, кажется, у нас нет?… Варенья земляничного достань, сливок сними свежих…
Домик у о. Якова был небольшой, но от него так и веяло домашним теплом. Матушка Леоконида Гавриловна без устали хлопотала с утра до ночи над своим гнездом и умела все устроить уютно. Последнее особенно ценил о. Андрей, у которого дома чувствовалась пустота. Ему казалось, что у о. Якова и печки иначе топятся, и самовар иначе кипит, и хлеб вкуснее. Ефим находил то же самое и каждый раз жаловался кучеру о. Якова, Сергею, на свою глухую кухарку Матрену.
— Наша Авдотья тоже хороша, — утешал его Сергей, совсем еще молодой парень с глуповатым, добродушным лицом. — Одним словом, баба…
Поповские кучера очень дружили и поверяли друг другу свои горести. Улучив свободную минутку, они уходили вместе к куму Спиридону и возвращались домой навеселе, напрасно стараясь принять бодрый вид, при чем особенно страдал Ефим, как более слабый.
— Погоди, вот самовар отопьют, — говорил Сергей своему приятелю, — Авдотья начнет пельмени делать, — ну, мы с тобой и того…
— Я уж отпрашивался у о. Андрея…
— Ну, а я и так уйду.
О. Яков любил летом по вечерам пить чай в небольшом садике, который развел своими руками и которым, на этом основании, особенно гордился. Каждое деревцо было родное, каждый кустик, каждая клумбочка. Днем он любил здесь отдохнуть после обеда в тени развесистой рябины. Хорошо было в садике…, когда приезжали гости, пили здесь чай, обедали и ужинали. И сегодня самовар был подан в сад. О. Андрей похвалил кусты малины, смородину, клумбы цветов.
— У тебя тоже хороший садик, — заметил скромно о. Яков.
— Да, ничего…
За чаем поговорили о погоде, о последних заводских новостях, о старческих недомоганиях, о нараставшей дороговизне, о том, что с каждым днем все на свете делается как будто хуже — и люди хуже, и провизия дороже, и материи не отличаются прежней прочностью, и как будто даже сахар не такой уж сладкий, как бывал раньше.