Выбрать главу

Сивко без понукания прибавил шагу и молодцом пронесся по плотине, как следует хорошей лошади.

— Ах, лукавый! — удивлялся Ефим.

— Ну, и конь!.. Знает, где овсом кормят. Ну, не бойся!..

Матрена, действительно, крепко спала. Будить ее пришлось долго. Кончилось тем, что Ефим перелез где-то забор и отворил ворота.

— Ну, слава Богу, — проговорил о. Андрей. — В гостях хорошо, а дома лучше того…

О. Андрей обошел все комнаты, осмотрел все окна и двери, — все было в порядке. Очевидно, воры отложили свое нападение до следующего раза. Когда о. Андрей хотел уже ложиться спать, в кухне послышался громкий спор.

— Говорю тебе, что не наша лошадь!.. — кричал Ефим. — Слава Богу, еще не ослеп… Пойду к о. Андрею и доложу. Никак невозможно… Вот тебе и заяц! Недаром его точно выкинуло из стороны…

— Что такое случилось? — тревожно спрашивал о. Андрей, когда Ефим вошел в переднюю с фонарем в руках.

— А вот это самое… — мрачно заявил Ефим, глядя в угол. — Будет, натерпелся… Раньше ты меня гнал, а теперь я сам уйду… Вот тебе и заяц!..

— Что ты бормочешь? Говори толком, что такое случилось?

— А такое… Пойдем во двор, так сам увидишь. А я больше не согласен служить… шабаш!

Пошли во двор. Впереди шел Ефим с фонарем, за ним о. Андрей, а последней шла Матрена и вытирала слезы. Под навесом стоял Сивко. Ефим еще не успел его распрячь.

— Вот!.. — ткнул на него пальцем Ефим. — Не наша лошадь, и конец тому делу.

— Как не наша? — удивлялся о. Андрей. — Наш Сивко…

— А ты обойди-ка его кругом, так и увидишь… Вот я тебе посвечу. Не даром заяц-то давеча выскочил, точно кто его бросил… А лошадь не наша, о. Андрей.

Когда о. Андрей зашел сбоку, его глазам представилась крайне печальная картина: от великолепного, белого хвоста у Сивки осталась одна жалкая кочерыжка… Все волосы были обрезаны начисто.

— Говорю, не наша лошадь… — повторял Ефим.

— Да, странный случай, — заметил о. Андрей, качая головой. — Даже весьма удивительно… Как же это ты, Ефим просмотрел?

— Чего же смотреть-то? Хвост все время был… Когда запрягал — хвост был на своем месте, когда выезжали — был, до половины дороги все болтался, а тут, как заяц выскочил из стороны…

— Ах, отстань! Пожалуйста, не говори глупостей!..

— Страм-то какой!.. — говорила Матрена. — За водой и то нельзя съездить.

О. Андрей еще раз обошел лошадь кругом и еще раз покачал головой. Для него было ясно, как все это случилось, и кто виноват. Сомнений не могло быть.

— Нужно будет написать о. Якову, — решил он. — Так дело нельзя оставить… Преступники должны понести соответствующую случаю кару. Конечно, хвост с течением времени отрастет и даже может быть лучше старого, но справедливость — прежде всего.

Укладываясь спать, почтенный старичок вспомнил, что ему следовало рассердиться, но было уже поздно, и он отложил это дело до завтра.

На другой день поздно вечером, когда уже было совсем темно, Ефим отправился верхом в Новый завод с письмом к о. Якову.

— Что случилось? — спрашивал о. Яков, распечатывая письмо.

— А тут все написано… — угрюмо ответил Ефим. — Я и лошадку к тебе привел, о. Яков. Посмотри сам.

Когда о. Яков прочел послание о. Андрея, написанное довольно красноречиво и убедительно, то только развел руками. Потом он сказал:

— Да, действительно… А где у нас Коля и Ваня?

Преступники были разысканы где-то в саду и приведены под конвоем Авдотьи.

— Ну, друзья мои, — заговорил о. Яков, держа письмо в руках. — Да… Вот что пишет мне достопочтенный и уважаемый о. Андрей… да. «Досточтимый и достоуважаемый о. Иаков, пишу тебе сие с душевной скорбью и волнением, именно, вернувшись от тебя вчера, я обратил внимание на полное отсутствие хвоста у известной тебе моей сивой лошади. Как это могло произойти, решительно не могу себе представить… Должен тебе сказать, что вышеупомянутая лошадь сивая, редкой породы и служила мне больше двадцати лет и может прослужить еще столько же, хотя полная утрата ею хвоста сделала ее неудобной для продолжения службы. Кроме того, т. е. кроме материального ущерба, нанесен и ущерб нравственный. Разыщи виновников и, как говорили в бурсе, воздай suum cuique. А впрочем, остаюсь твой доброжелатель». Да, вот что пишет о. Андрей… А теперь посмотрим на опозоренное преступной рукой животное.

Осмотр происходил во дворе. Авдотья освещала всю картину своим фонарем. Сивко стоял спокойно, точно дело шло о какой-то другой лошади. Кучер Сергей в качестве специалиста осмотрел хвост Сивка и только покачал головой.

— Ну, друзья мои, — обратился о. Яков к внучатам, — как вы находите сие обстоятельство?

— Дедушка, это все Ваня… — ответил Коля. — Это он принес бабушкины ножницы…

— Дедушка, это Коля обрезал хвост, — ответил Ваня.

— Значит, оба лучше? Очень хорошо…

Ефим вернулся домой только к утру. О. Андрей вставал рано и встретил его во дворе.

— Ну, что?

— А вот…

Ефим вынул из-за пазухи отрезанный хвост и подал о. Андрею.

— И только?

— Наказывал о. Яков кланяться…

— Письма нет?

Ефим еще порылся за пазухой и вытащил смятое письмо.

— Чуть не забыл… А еще как о. Яков наказывал, чтобы я не потерял это самое письмо.

О. Яков писал подробно о произведенном осмотре лошади и предлагал держать ее у себя, пока вырастет новый хвост, на что, по словам Сергея кучера, потребуется почти целый год. «Что касается виновников сего преступления», писал о. Яков, «то они получили воздаяние suum cuique»…

— Здорово попало поповичам!.. — угрюмо объяснил Ефим. — А вперед не балуй!..

В УЧЕНЬИ

Рассказ

I

Наступал уже дождливый осенний вечер, когда Сережка с матерью подходил в первый раз к фабрике. От вокзала за Невскую заставу они шли пешком. Мать едва тащилась, потому что страдала одышкой. Кроме того, ее давила дорожная котомка, сделанная из простого мешка. На улице уже зажигались фонари, мимо несколько раз пронеслась «паровая конка», пуская клубы дыма; фабрики смотрели на улицу сотнями ярко-освещенных окон… Это было фабричное предместье Петербурга, вытянувшееся вверх по Неве на десять верст.

Мать останавливалась перед каждой фабрикой и спрашивала — не та ли это фабрика, на которой работает дядя Василий? Ответы получались разные, а один пьяненький мастеровой объяснил:

— Дядя Василий? Как же, оченно хорошо знаю… Недавно вместе три недели в остроге сидели. Теплый мужик, зимой даже без шубы щеголяет…

Сережке делалось страшно, и он жался к матери. Его пугали эти большие дома, гремевшая конка, торопливо бежавшие куда-то люди, валивший густыми клубами дым из высоких фабричных труб и вообще все, что попадалось на глаза. Ему невольно вспоминалась своя деревня, где сейчас так тихо-тихо, и только кой-где мелькают красные огоньки. Сердце Сережки сжималось как-то само собой, и ему почему-то казалось, что попадавшиеся на встречу люди непременно злые.

— Мамка, скоро? — шепотом спрашивал он.

— Скоро, скоро… Погоди.

Наконец, они дошли и до той фабрики, на которой работал дядя Василий. Стоявший у ворот сторож сказал, что надо будет подождать, когда отдадут свисток на шабаш. Он как то особенно любовно посмотрел на Сережку и заговорил:

— В учёбу привела мальчонку?

— Уж не знаю, как дело выйдет… — уныло ответила мать. — Отец-то у нас помер после Успенья, так вот… я…

У нее точно перехватило горло. От усталости и ожидания она расплакалась.

— Значит, деревенские — решил сторож. О чем ревешь-то, глупая? И здесь люди живут…

— Девчоночка у меня махонькая осталась в деревне-то… Значит, у свекровушки сейчас. Ох, горе наше горькое… Только стали поправляться, избу новую поставили, а тут немочь и присунься. Всего две недельки и полежал Тихон-то Петрович… Долги остались… Новая изба за полцены ушла, да еще лошадь продали. Как есть, не при чем и остались…