Огромные раскопы вала и рва были закончены. Завершены были и исследования гетского и славянского могильников. Оставался один только Зинин раскоп, непонятный и вместе с тем не слишком интересный. Зина нервничала. Она чувствовала себя виноватой в задержке всего отряда, хотя это и было несправедливо.
Все устали. Становилось все холоднее, все труднее работать. Резкие колебания температуры на протяжении суток особенно тяжело переносил Вениамин Иезекильевич. Но он отклонил мое предложение уехать на базу и вместе с нами переносил все трудности работы и быта. А их хватало. Если вечер выдавался теплый, — это предвещало ночью дождь, значит, на другой день придется ждать, пока высохнут раскопы, а в следующую ночь даже в спальном мешке от сырости будет ломить все кости. Если сутки выдавились ясные, то утром на палатках лежал иней. Работать начинали в ватниках. Зажигали маленькие костры возле раскопов. И все равно пальцы коченели. Трудно было даже делать записи в полевой дневник. У чертежников застывала тушь. Постепенно теплело, и к полудню работали даже без рубашек. А потом снова начинало холодать, и к вечеру все опять надевали ватники. Все это было бы еще нестрашно, если бы не надвигался период многодневных проливных дождей, когда хочешь, не хочешь, а полевые работы заканчиваются. Все понимали, что это время близко. Неужели опять тайна Корчедара не будет до конца раскрыта и придется в будущем году снова начинать раскопки? А потом, ведь это первый в жизни раскоп Зины. От результатов этой работы, может быть, зависит все ее будущее. Конечно, раскоп с интересными находками — самое лучшее, на худой конец, пусть даже пустой, но законченный. А сейчас... И почти пустой и незаконченный... Хуже не придумаешь... Выходя ночью покурить, часто видел я слабый оранжевый круг на брезентовом пологе Зининой палатки. Я понимал, что она мучается, думает, но посоветовать мог ей только одно: продолжать работать, искать, — а это она и сама знала.
Однажды вечером внезапно откинулся полог палатки и показалось круглое лицо Митриевны. Вениамин Иезекильевич быстро юркнул в спальный мешок, накрывшись с головой. Митриевна, видимо, от стремления идти бесшумно очень устала, вперевалку она подошла к раскладушке Вениамина Иезекильевича и села прямо на его ноги. Он не подал никаких признаков жизни. Я пододвинул ей стул.
— Здесь вам будет удобнее. Что так поздно, Митриевна? Что случилось?
Отдышавшись, Митриевна прохрипела паровозным шепотом:
— Зинка-то извелась вся...
— Сам вижу, что же тут поделаешь...
— А вот праздник устроить. Именины. Осемнадцатого аккурат ей девятнадцать будет лет.
— Что ж, идея хорошая... А вы как думаете, Вениамин Иезекильевич?
Из мешка послышался слабый голос:
— Весьма целесообразное и тонкое предложение.
В это время в палатку влез голый по пояс Барабанов и сел прямо на пол.
— Молодец, Митриевна, — сказал он.
— А как же ты услышал? — спросил я.
— Такой шепот, наверное, и на городище слышно... Хорошо хоть Зинина палатка на отшибе.
Тут полог палатки снова приоткрылся. Появились заспанный Георге, Турчанинов в своих неизменных джинсах и рыжие лохмы Гармаша.
— Вот что, — сказал я, — все, по-моему, уже ясно. Давайте только распределим обязанности. Ты, Саня, должен взять на себя оформление: плакаты, приветствия, праздничный приказ.
— Ладно, нацарапаю, — как всегда, буркнул Барабанов.
— Ты, Семен Абрамович, обеспечишь продукты и вечернюю иллюминацию — повесишь третью фару на дерево.
Гармаш кивнул головой.