— Почему нет? — Дара прищурилась. — Ты по-человечески путаешь страсть и секс. Но для фейри страсть — это смысл жизни. Это согревающий огонь и одновременно — живая вода.
— А ненависть? Ты хочешь сказать, что мы трое сами себя ненавидим?
Дарина склонила голову набок.
— Ненавидеть себя — человеческая особенность. Фейри очень редко испытывают такой разлад с собой. И быстро с ним справляются.
— Вместо этого ты ненавидишь меня? — Алисса сжала пальцы под пледом. — Но ведь и ты не могла сказать им правду.
— Если ты дашь себе труд подумать, то поймешь, что у меня и Уны есть и другие причины тебя ненавидеть, — Дара выпрямилась. — До встречи.
Алисса подождала, пока туман заделает прореху в том месте, где растаял след Хранительницы, и пошла в дом. Почти сто лет она обманывала себя и всех остальных. Но кому бы стало лучше от правды?
— Я любила тебя, — Алисса остановилась перед портретом Ганконера. Он улыбался ей из-под растрепанной ветром пряди золотых волос. — Хотя и не так сильно, как ты заслуживал. И была тебе хорошей женой. Я никогда не ревновала тебя, даже к твоей проклятой флейте. Но Джарет… ты же понимаешь, что его невозможно вырвать из сердца. Ты и сам прощал ему всё, — Алисса погладила резную раму. — За что они ненавидят меня — и Уна, и Дара? За эту любовь? Но разве я одна такая? Впрочем, если это поможет вернуть тебя и Джарета, пусть ненавидят как можно сильнее.
В дорогу собрались рано утром, едва рассвело. Джарет отчаянно зевал по пути к машине, игнорируя Ариана, увлеченно продолжавшего урок. Ганконер прилежно запоминал за двоих. Однако вся сонливость Джарета испарилась, как только он увидел появившихся в дверях гостиницы лана с сыном. Ганконер подавил улыбку, заметив, каким цепким стал взгляд короля гоблинов.
— Лас Арак! — Ариан помахал рукой юноше и уселся за руль.
Кратос, дремавший на переднем сидении, открыл глаза и улыбнулся подошедшим.
— У мальчишки фиалковые глаза, — пробормотал Ганконер. — А у лана — серые, как и у его… братьев что ли? Никак не могу понять их семейные связи.
— Я тоже, — ответил Джарет. — А ты заметил, что мы ни разу не встречали здесь женщин?
— Заметил, — Ганконер вежливо поклонился Крастосу. Тот кивнул и подтолкнул вперед сына.
Арак широко улыбался, глаза его метались от Ганконера к Джарету и светились восторгом. Он протянул руку, потрогал волосы Джарета и что-то быстро сказал, посмотрев на отца. Джарет с недоумением приподнял бровь, уловил слова «птица» и «лас». Ганконер закашлялся. Крастас интересом глянул на него.
— Слова, — он пощелкал пальцами. — Ты… учить слова, да?
— Да, — под тяжелым взглядом Джарета Ганконер справился с душившим его смехом.
— Учить слова, — подхватил Арак и достал из висевшей через плечо кожаной сумки две небольшие новенькие книги в ярких обложках.
— О, вот это другое дело! — оживился Джарет.
На этот раз лан сел один, а его сын устроился между Ганконером и Джаретом. С увлечением, еще большим, чем у Ариана, он принялся перелистывать плотные страницы книжки, показывая на картинки и буквы.
«Видел бы нас кто-нибудь из Неблагого двора, — Ганконер кусал губы, сдерживая неуместное хихиканье. — Великий и ужасный король гоблинов учится читать по детской азбуке. И это еще не самое смешное…»
Джарет пару раз зло глянул на него поверх головы Арака, но от урока не отвлекался до полудня, когда машину остановили у небольшого придорожного трактира. За обедом Ганконер с удовлетворением осознал, что понимает уже целые куски фраз из разговоров, особенно если говорят не слишком быстро. А судя по напряженному лицу Джарета, ему язык давался с трудом.
Склонившись над своей тарелкой, Ганконер из-под ресниц следил за Араком. На вид сыну лана было лет двадцать, но вел он себя как непоседливый подросток и все, включая отца, воспринимали это нормально. Сколько же здесь длится человеческая жизнь? Он вслушался в болтовню Арака. Тот перескакивал с темы на тему, и Ганконер почти не улавливал смысла слов. Но вот, судя по взглядам, Арак принялся обсуждать Джарета. Ганконер почуял в интонации жадное нетерпение. Речь Арака, и без того быстрая, превратилась в скороговорку. Ганконер понимал лишь отдельные слова: «глаза», «волосы», «Лекка» — это прозвучало как имя, и снова «птица». Арак сделал паузу, допил сок и произнес уже медленнее, так что Ганконер всё понял: