Феликса не нашлась, что ответить, но сын Джорамана ответа и не ждал — поспешил к своей семье, как и остальные.
***
Данатос всю ночь не мог уснуть. Плетеный дом на дереве, где он спал, был очень уютным, даже уютнее их с Лаэртом каюты на “Оке Бури”. В домах Форелей постели устроили прямо на полу, как нравилось оборотню, и они казались мягче любого матраса. Но ему все равно не спалось. Он боялся идти к вершине Джораакинли: там он снова мог впасть в эпилептический припадок, как это случилось в первый раз на молениях.
А еще он боялся самой горы. Стоило ему закрыть глаза, и в ушах гремели потусторонние барабаны, разгоняя кровь все быстрее и быстрее. Данатос еле сдерживался, чтобы не принять кошачье обличье. Он не понимал, что от него требует этот зов. Вдруг его внутренний хищник откажется повиноваться, и он больше не вернется в человеческое обличье?
Как тогда ему объясниться с Феликсой?
Вечером он видел, как один из воинов Серебристой Форели подарил волшебнице заколку для волос, искусно вырезанную из дерева. Сам Данатос так и не додумался сделать ей подарок. Или хотя бы купить, как Лаэрт Брисигиде… Смутное волнение из-за высокого сардана, восхищенно глядящего на чародейку всякий раз, как она проходит мимо, тоже не способствовало спокойному сну.
Обычно в таких случаях он говорил с сестрой. Но Брисигида последние недели и сама была как пришибленная. Данатос знал, что все дело в Лаэрте: она считала, что виновата в том, что не уберегла друга от чар Анаштары. Сколько бы он не говорил ей, что ничьей вины здесь быть не может, сестра не успокаивалась. Ей было не столько стыдно, сколько грустно. Она могла любить всех людей на свете, как истинная последовательница Триединой матери — и Лаэрта она тоже любила. Но не по-женски. Как женщина она так и не смогла ни в кого влюбиться. Только после столкновения с демоницей Брисигида это осознала.
Через несколько часов безуспешных попыток заснуть Данатос решил выбраться на свежий воздух. Он спустился по удобно расположенным на стволе поручням и ступенькам и присел на одно из бревен у подножия диниции.
— Первый раз вижу, чтобы ты страдал от бессонницы, — услышал Данатос грудной женский голос. Анаштара тоже не спала. — Боишься встречи с Джораакинли?
Оборотень кивнул. Он все еще не решил, как относиться к их новой спутнице. Анаштара бывала груба и гневлива, но порой пыталась помочь. Очень по-своему — но чаще всего ей удавалось сделать для команды что-то полезное.
— Меня она тоже зовет, — проговорила суккуб. — Но меня бережет власть Брисигиды.
— Она может оставить меня зверем навсегда? — прямо спросил Данатос.
— Может, — Анаштара не стала врать. — Неужели ты считаешь, что это большая беда? Разве твои кошачьи души тебя когда-нибудь подводили?
Ответа демоница не дождалась, растворилась в предрассветных тенях. Данатос дождался, когда небо слегка посерело, и тихо вышел из Иллати. Другого способа помочь Феликсе у него не было.
Глава 2. Когти и клыки
Вершина Джораакинли встретила Данатоса звенящей тишиной. Зверье избегало вершины спящего вулкана. Мать-гора не гневалась уже много-много лет, но что-то заставляло даже птиц облетать стороной вершину.
Подножье же кишело жизнью. Брызжущая зелень сельвы словно обнимала вулкан, успокаивала, укрывала свою спящую мать плотным малахитовым одеялом.
Маронда проложила себе к вершине Джораакинли портал: восхождение старухе не по силам. Данатос такой трюк провернуть не мог. Ему пришлось идти несколько часов, так что когда он добрался к жерлу священного вулкана, солнце уже заливало все вокруг слепящими волнами света.
Оборотень прикрыл глаза, купаясь в жарких лучах. В разум тут же хлынули вспышки образов, но он был к этому готов. Несколько глубоких вдохов, и сумбурные картинки сменились более четкими видениями. Они тоже переливались калейдоскопом, обрывались и таяли, но давали хоть какую-то информацию.
Огромный бескрылый дракон поднимается из океана, ползет к материку, но останавливается на полпути и укладывается спать. Одна лапа вытянута на север; хвост свернут неполной спиралью. Океан прибывает. Дракон обрастает лесом и горами. На поверхности со временем видны только голова, лапы и хвост, да немного спинного хребта. Ему не суждено очнуться от сна.
Анаштара. Ее рога еще не такие ветвистые, какими он видел их при первой встрече. Они переливаются, черные вспышки на черной кости. Глаза демоницы сияют, ровно и беззлобно. Она совсем еще юна и мало похожа на сегодняшнюю себя. Лишь так же пламенеют длинные волосы и матово поблескивает антрацитовая кожа.
Рядом с суккубом возникает другой образ. Анаштара растворяется; вместо нее Данатос видит еще одного Древнего. Он так же рогат и высок. Нижняя половина его тела покрыта хвойного цвета чешуей, вместо человеческих ног — мощные копыта, как у горных козлов. Бледная зеленоватая кожа изукрашена темно-зелеными татуировками. Узоры татуировок складываются в ростки молодых папоротников и фантастические цветы, в ядовитые лозы и листья. Вне всякого сомнения он — воплощение жизни.
Древний скрылся в густом молочном тумане. Долгое время туман клубился и не показывал ничего. Данатос взмолился о новой подсказке… Глухо. Только непрерывный шепот в голове, и он никак не может разобрать слов. “Может, я пойму, если подойду ближе…”
Не открывая глаз, Данатос шагнул к кратеру и перемахнул через кромку. Кратер грелся только солнцем, снаружи, но не изнутри: Джораакинли не позволила так легко потревожить свой сон. Через несколько шагов он остановился — почувствовал, что достиг центра. “Сядь, сын мой, — Данатос разобрал наконец, что говорил самый громкий из шепотков. — Ты так долго противился сам себе, что едва можешь меня слышать. Не для того Великая Мать так одарила тебя…” По виску стекла крупная капля пота. Данатосу стало так жарко, будто он провалился в самое жерло, под корку застывшего камня. Кожа зачесалась сразу по всему телу.
— Я должен вернуться… — простонал оборотень. — Прошу тебя!
“Твоя настырность доведет тебя до беды, — ответила гора. — Если выучишь свой урок — поможешь тем, кого любишь. Если же будешь и дальше сопротивляться — останешься навсегда непокорным сыном!”
Жар стал таким невыносимым, что оборотень закричал. Но вместо крика над кратером раздался чудовищный рык.
— Мама, пожалуйста!
Перед глазами мелькнул небольшой портовый город. У причала всего пара кораблей, их мачты венчает флаг княжества Шанафар, самого маленького и бедного княжества Кессаха. Данатос знает это, потому что мать-гора слышала про Шанафар от ведуний. Взор Джораакинли ведет его по узким грязным улочкам, все дальше и дальше, на самую окраину.
В канаве, полной жидкой грязи и отбросов, сжимается хрупкая фигурка, обнаженная и беззащитная, усыпанная синими, багровыми и черными пятнами побоев. Лицо залито кровью, но почти цело. Каждая его черточка врезается Данатосу в память вместе с жаром, достигшим невероятных пределов.
Боль стала такой невыносимой, что крик больше не помогал с ней справляться, и сознание оборотня милосердно отключилось.
***
Аянир умудрился забрать почти все зеркала, что стояли у него в углу. Лишь самое большое он расколотил в мелкую пыль и закопал осколки подальше от дома. Только после этого они ушли, оба нагруженные, как мулы.
— А ты как ушел из Цитадели? — Джамир вспомнил их вчерашний разговор. Вроде бы его новый напарник ничего об этом не рассказывал. — Вряд ли Владыка… Аннаира отпустила бы тебя так просто.
Цесаревич насупился, долго не отвечал. Джамир решил, что ему пришлось сделать что-то очень неприятное, о чем он не хочет рассказывать, поэтому не стал переспрашивать.
Примерно через полчаса ходьбы в тишине Аянир все-таки решил кое-что рассказать.
— Ты должен понимать, что я любил и люблю свою сестру, — начал он. — Помогал ей, надеясь, что она успокоится со временем, и мы вернемся к отцу. Но она… она…