— Бей!
Бух,
бух,
знь… Зянь…
бух, бух!
Машина: — Ду-ДУУУ-Д-У!
Поехали, запылили.
Машинисту браунинг в пузо:
— Гони без останову.
— Куда?
— Куда глаза глядят… Гони и гони, только в тупик не залети.
— Слушаюсь.
— Полный ход.
— Котлы полопаются.
— Крой, чего насколько хватит!
— Подшипники перегреются.
— Полный ход, душа вон и лапти кверху.
— Есть.
— Рви.
Та-та-та… Та-та-та… Та-та-та…
Та-та-та… Та-та-та… Та-та-та… Та… та… та…
Ш-пш… Ш-пш… Шш-ш-ш…
Та-та-та… Да-да-да… Да-да-да..
Паровоз в храпе,
паровоз в мыле,
пыль пылом…
Густо плескались, пылали тяжелые ветра… Пылали, плескались зноем травы… Поезда бежали, зарывались в горы с разбегу пробивали туннели. Табунами бродили пожары… Бежали сизые полынные степя… Дороги шумели половодьем.
Вытаптывая города и села, бежали красные, белые, серые и че-о-орная банда. Кованые горы бежали, дыбились, клещились. Бежали, как звери, густошерстые тучи, хвостами мутили игравшие реки.
Партизаны бежали,
падали,
бежали,
плевались
тресками, громами, бухами, хохом, ругом… Залпами расстреливали, бросками бросали наливные зерна разбойных дней.
Всяко бывало — и гожее и негожее — всего по коробу.
Жизня, сказать, ни дна, ни берегов…
Сдыхал бог и каждому по два клейма выжег:
Отчаянность и Не зевай.
Все бывалошное-то уплыло, сгинуло, будто и не было ничею. Мишка с Ванькой, приплясывая, своим шляхом бежали, одним крестом крестились, одной молитовкой молились — Не зевай — а больше и не было ничего, не было и не было…
В корабле как?
Шаля-валя, нога за ногу. Жили-поживали потихо-легонечку.
Котел да баталерка — костер. Опять и заповедь подходящая, знай греби деньгу лопатой. Отсобачил кусок и в кусты. Да ведь и то сказать, до кого ни доведись, как можно муку таскать, да в муке не испачкаться? Чего тут косоротиться, говорить надо прямо.
Дело идет, контора пишет, Ванька-Мишка денежки гребут.
Деньги родник, одевка грубая, а поди ж ты, не кажется дружкам жизня кораблиная. Корявая жизня: ячейки разные одолели, школы, культкомиссия, закружили кружки.
Что ни день, что ни час, как из прорвы, — собранья, заседанья, лекции, доклады и все об одном и том же:
— Мы товарищи, да вы товарищи…
Больше и не поймешь ничего, ни в какую.
Мишка с Ванькой до комиссара.
— Так и так, товарищ комиссар… Как мы есть сознательный элемент, товарищ комиссар, просим от политики освободить…
Комиссар и рыло в сторону.
— …Сучья отрава, ни погулять тебе, ни што.
И с крупой, из-за всяких таких делов, походя схватки. Первый шухор из-за пустяка слился. Член какой-то комиссии в умывальне зубы чистил. Мишка щелчком сшиб в раковину зубной порошок:
— Дамское занятие… — и пошел. А разобиженный паренек и зыкни вдогонку:
— Не больно швыряйся, уховерт!
— Што будет, — обернулся Мишка через плечо, — ты, пацан, не побей кой-грех…
— А что, думаешь, на твою харю и кулака не найдется?
Мишке обидно показалось, обернулся и парню в скулу.
— Гнида, счас от тебя одну копию оставлю.
Хлопчик с копыт долой, со смеху покатился. Потом вскочил.
Сладить не сладит, а кинулся на Мишку. Тот еще раз сунул его. Сцепились — не разнять. Да подвернулся тут дюжий кочегар, Коська Рябой. Сгреб он члена какой-то комиссии в охапку, да за борт, только этим и разняли.
В тот же день собрали собрание общее Мишку судить-рядить.
— Почему такое суд? Разговор один и больше ничего. — Черные Мишкины брови полезли на лоб от удивления: — Какое дело?.. Ну, ударил… Ну, подрались… Тычка бояться — жить на свете не надо!
И Ванька голос подал:
— Какое же это избиение, и хлестнул-то только раз, всего ничего…
— Два чищенных зуба вышиб.
Мишка виновато качнул лохматой башкой.
— Рука у меня чижолая.
Фитильнули Мишке строгий выговор, а ему хоть бы хны.
Об обедах и говорить нечего.
Кому из своих зачерпнет Мишка из котла невпроворот, хоть ложку в бачок втыкай, а молодым голой воды плеснет.
Сядут ребята над бачком, фыркают-фыркают, берега не видать… Мишку похваливают:
— От, стервец, накрыть его втемную или бачок с горячими щами на башку надеть…
Чумная крупа… От голодной тоски в строю падали и глаза под лоб.
А Мишка верхом на котле, посмеивался Мишка:
— Собранья у вас с утра до ночи и разговоров много, а жрать не хрена. Воды, верно, вдоволь. В море воды хватит.
Кают-компании опять развелись, начальников полный комплект. Слыхано ли, чтоб моряк голодал? В бога мать… Заходи в любой дом, вытряхивай буржуя из штанов, рви глотки начальникам и комиссарам… Эх, ячеишны вы моряки, пропадете, как гниды…
Гром упал,
подходящее житьишко вдребезги.
Мишку с Ванькой за чубы.
— Завалились?
— Какие данные?
— Так и так.
— Ага.
— Угу.
Вылезла комиссия по очистке от элементов. И сразу, не говоря худого слова, Мишку за ухо.
— Ваша специальность?
— Комиссар Драгомиловского района Великой Октябрьской революции.
— То есть?
— Не то есть, а истинный борец за народные права, борец безо всякого недоразумения, на что и могу представить свидетелей.
— Ваше занятие на корабле?
— Какое у нас может быть занятие? В настоящий момент я кок, а в семнадцатом — революцию завинчивал, офицеров топил, а также был членом в судовом комитете.
— Тэк-с…
Переглянулась стерва-комиссия.
— Бурилин, придется вас списать с корабля… Уставший элемент — раз, специальность малая — два.
— Понимаем, отслужили, понимаем, — и огорченный Мишка отошел от стола.
И Ваньку взяли за жабры:
— Ваша специальность?
Глазом не моргнул Ванька:
— Электрик и трюмный машинист.
— Что знаете о водоотливной системе?
— Ничего не знаю.
— Каково назначение кингстонов?
— Твердо не помню.
Перемигнулась стерва-комиссия и ну опять, ровно неразведенной пилой:
— Представьте, в главной магистральной цепи сгорела ответвительная коробка, как исправить?
— И к чему вся эта буза, товарищи? — закричал Ванька. — Не могу спокойно переносить, товарищи… Мое существо тяготится переполнотою технических и политических оборотов…
Ах, в бога-господа мать!..
Схватила Ваньку кондрашка, покатился парень…
Бился Ванька об пол головой, пена изо рта… Придерживали его Федотыч да Мишка:
— Псих.
— В натуре.
— И зачем человека терзать, здоровье его в болезненном виде…
На другое утро, раздетые и разутые, с тощими мешками на горбах, уходили Мишка с Ванькой. С трапа обернулись, в последний раз любовно оглядели корабль, и в молодую команду, выстроенную на палубе, — глаз занозой:
— Ууу, крупа…
Ваньку-Граммофона и Мишку-Крокодила провожали загорелые глаза. В глазах мчались новые ветра и пересыпалось молодое солнце.
1922
Мариэтта Сергеевна Шагинян
Агитвагон
Он появился у нас… постойте-ка, дайте припомнить. Я пошел на репетицию при зеленых третьего июня прошлого года. Концерт мы ставили пятого июня при налете казаков, а повторили его десятого — уже при красных. Так вот, прибавьте еще две недели… Совершенно правильно, день в день. Он и появился у нас двадцать второго июня в десять часов утра, можете быть уверены в этом, как в собственном дне рождения.