– Прямо символика некая.
– Да, символика. И вот мне исполнилось 39.
– Кульминация!
– Да, кульминация. 39. Живу себе.
– Какой год?
– Да, какой же это год? 76-й, видимо. Что там в 76-м?
– Да, ребят, что там в 76-м?
– Да, как-то и не вспомнить сразу. Впрочем, я разводился.
– Вы все про одно… Но тебе хорошо: заметное событие. А что там еще-то в 76-м?
– 76, 76… Н-да… Что-то…
– То-то и оно.
– Да ладно.
– Вот то-то и оно. А люди жили… жили. Как говорили китайцы, ну а за ними византийцы, счастливы народы, у которых не было великих людей. Так же можно сказать, что счастлив народ в тот год, когда нет ничего великого. Ну, не то что счастлив, а. э.
– Да понятно.
– Вот, живу. Ничего «великого», и время хорошее для мужчины – 39. А все… заноза.
– Вот на этих занозах мы и профинтили…, – начал кто-то.
– Да ладно, слышали, – тотчас оборвали его.
– Живу, словом. Пересказал бы я год, да и сам не помню, что бы пересказать… Значит, хорошо жил. Но подходит мой день рождения.
– Ага!
– Да подожди ты, ну что такое, ничего вам нельзя рассказать! Вот из-за этого мы и…
– Ладно.
– Ну, две недели до моего рождения, и предлагают мне: – Съезди в Вильнюс.
Ну, в Вильнюс так в Вильнюс.
Миндаугас, Марцинкявичюс.
Эта часовня, где враждебно косятся на русских.
Этот красный собор посредине.
Неизбежный Тракай и его озерами, с моховыми снаружи, аккуратными внутри оранжевыми стенами, с его рвами, заросшими колким терном и путаной ивой.
«Заседания»; речи, речи и речи.
Ладно, сегодня едем обратно.
Прощальный банкет.
Рядом сидит, задумавшись, Лариса Владимировна, жена одного там деятеля, который и сидит далее рядом с ней. Я, цепляя вилкой селедку из болотистого маринада, светски спрашиваю соседку:
– Что-то невеселы, Лариса Владимировна?
Я и спросил-то, ибо всегда чувствую некую неловкость, беря нечто с общего стола, и стараюсь как бы ввести момент непринужденности, незаметности этого действия… И вот она отвечает:
– Вы знаете, вы правы, Алеша. Веселиться мне не о чем. Вот сестра умерла.
Я опустил свою селедку в тарелку и стал смотреть на соседку: смена стиля всего общения.
Нынешняя аудитория:
– Психолог вы, Алексей Иваныч! Давайте действие!
– Вы на своих действиях-то и упустили ее, психологию. Может, дело вот в этом, а не в том, что… Ну ладно.
– Что же с ней было? – спрашиваю.
– Да она разбилась на самолете.
– Ну это не умерла, а погибла.
– Это все равно.
– Да, конечно.
– Далеко летала?
Как вы понимаете, в таких случаях сами слова и вопросы уже не имеют значения.
– Да летала-то пустяки. Из Москвы сюда в Литву. Вот… не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
– Это так.
И В ЭТОТ САМЫЙ миг вошел их администратор, встал у квадрата столов и начал:
– Минуточку внимания! Дорогие гости! Сейчас очень трудно с железной дорогой… Прошу не волноваться. Вы, как мы и обещали, уедете сегодня. То есть мы были бы рады, чтобы вы остались у нас на всю жизнь, – начал он поправляться в ответ на неизбежное «оживление в зале».
– Да уж, Литва была бы счастлива, чтоб мы там остались на всю жизнь, – ввернул кто-то из аудитории Алексея Иваныча.
На него снова зашикали… Рассказ Алексея Иваныча затягивался, но молодежь проявляла вежливость к старшему.
Нынешняя молодежь терпеливее той…
– Но что делать, – продолжал администратор. – Только вы не поедете, а полетите. Билеты на самолет уже есть.
«Знак судьбы? Ясное предупреждение, – вдруг четко прошло в голове. – Две недели до сорока лет».
…Можно, конечно, было что-то предпринять. Уж один-то билет на поезд нашли бы.
Но я как-то спокойно решил «не суетиться».
Взлетаем.
Помню, что самолеты бьются в основном на взлете и при посадке. Вон и сейчас каждый день… то самое.
Оторвались… внизу пошли ярко-зеленые литовские луга, темно-зеленые рощи.
Выровнялись.
Летим.
Полтора часа до Внукова.
Вот, снова «зажглось табло»: «Пристегните ремни» и прочее.
Начинаем снижаться.
Входим в облака…
Самолет, как обычно эдакими рывочками, идет вниз, заходит на круг… Крыло вверх: видишь его, как обычно… Много я налетал.
Каждый рывочек вниз я сознанием отмечаю.
И вдруг странная, спокойная мысль в меня входит:
Почему я НИЧЕГО не чувствую?
Вот сейчас, возможно, начнем мы падать.
Там уж не до чувств, не до мыслей.