После голубятни Арусев постучал в окно.
— Приперся? — сонно проскрипело сквозь двойные рамы. — Иди, открыто.
В домашней темноте услышал, как повизгивали пружины кровати под костлявым телом благоверной.
— Собери на стол, — приказал он. — Занавесь окна.
Сима долго молчала. Наконец встревоженно спросила:
— Опять влип?
— Не твое дело. Чемодан приготовь. Подштанники, мыло и вообще требуху. На всякий случай.
— Бросаешь? — всхлипнула, вскочила с кровати и начала нервно кусать губу.
— Спасаюсь от милиции.
«Нет, бросаешь!» — хотелось кричать Симе. Недаром все время никакого ладу не было, недаром соседи говорили. «Следи за своим! Снюхался с какой-то!» Запахнула халат.
— Как с деньгами? Занять?
— Неплохо бы. Не помешают.
Набросила на плечи старенькое пальто. Вроде бы к отцу с матерью через двор. А на пороге оделась как следует. Хватит! Сколько издевался, сколько синяков сносила. Было бы от кого. От мужа, от любовника? Записались бы, тогда понятно — от мужа. Сколько ни просила — не идет в загс. Жить как надо не живет и не бросает. Каждую ночь жди скандала или драки. Хватит! К другой нацелился? Другая укроет, спасет. Недаром в последнюю пьянку так и сказал: «Похлеще найду». Ищи! Поглядим, кто раньше найдет…
Она вернулась с милиционером.
Арусев плюнул и заскрипел зубами.
— Ладно, встретимся… Не на век посадют…
«Что наделала! Что я наделала!..» Она упала на кровать, протяжно завыла, захлебываясь слезами. Она не видела, как Арусев набивал карманы папиросами, искал для тюрьмы добротные сапоги. Там все пригодится. Приспичит, на пайку хлеба выменяет. Лишь когда хлопнула дверь, она метнулась во двор, дико заорала им вслед. Ей в ответ хлопали в голубятне крылья…
Глава третья
С курсов Яков Сергеевич вернулся радостным. Соскучился так, что впору останавливайся напротив той же — невидаль какая! — веранды и разговаривай с каждым стеклянным глазком. Осмотрел двор. Все было на прежних местах, но за время учебы — постарело. Высокий забор, отделявший усадьбу соседа, раньше казался крепостной стеной. А теперь серые доски со следами облезлой краски расползлись и образовали щели, напоминавшие бедственные трещины обреченного на слом ветхого сарая. Они и раньше были, эти трещины, не могли же они появиться вдруг, но не бросались в глаза. Со дня строительства забор казался надежным и вечным. А сейчас — щели. Если сосед посадит на яйца наседку, то вскоре желтые катышки — цыплята будут проскакивать во двор Вендейко. Значит, лук, петрушку и прочую зелень придется устраивать подальше от забора. Иначе — снесут.
— Все готово!
Приятно Якову Сергеевичу слышать Лену. К его приезду навела такой порядок в доме, какой был только при покойной жене. Обрадовалась. Даже гостя пригласила, Барумова.
— Ну, что ж, пойдем, коль готово. — Яков Сергеевич маленьким веничком смахнул пыль с ботинок, поскреб подошвами по скобе, вбитой в дубовый пенек рядом с порожком. Все-таки хорошо дома! Какие удобства были на курсах в общежитии: там тебе и душ, и вода какая хочешь — горячая или холодная, телевизор, приемник, ковры. Спустись на первый этаж — и, пожалуйста, буфет, столовая. Отлично в общежитии. Но дома совсем другое. Горячей воды нет, ковров и прочего, а насколько лучше! Все время только и мечтал, как сразу после приезда он пройдет по своей улице, по всему двору. Когда осмотрит, тогда и успокоится.
Всякие мысли одолевали. Если бы дома оставались настоящие хозяева, тогда бы другое дело, а то — зеленая пустота. В хозяйстве что Ванек, что Елена — почти одно и то же. Нельзя со спокойной душой доверить домашнее хозяйство. Все кажется, неспособны управиться. В их возрасте Яков Сергеевич смазчиком вкалывал наравне со старыми рабочими. А эти все в ребеночках ходят.
Не забывал Яков Сергеевич позудеть, когда о детях думал. Но в глубине души Еленой был доволен. С головой девка. Врачом будет — и в поведении скромна. А то, что прилип Барумов, что ж, не монашка, да и красотой бог не обидел. Не этот, другой не отходил бы. Дело молодое, пусть походят. Закончит Елена практику, уедет в город, на этом у них конец. Вот с Ваньком сложнее. Лоботряс. Не глупый, не избалованный, а нету в нем настоящей мужской серьезности. Может быть, армия научит. На нее надежда.
Стол поставили посреди самой большой комнаты. Вокруг можно усадить человек двенадцать, из-за четверых вряд ли был смысл стол-то выдвигать. Понятная штука, молодежь хочет поторжественней отметить возвращение отца. Цветы посредине стола, сирень. Еще не распустилась, а кисти уже большие, тяжелые, вот-вот лопнут. И салфетки. Лежали они в комоде несколько лет, жена ждала какого-то большого торжества. Умерла, а так и не развернула ни перед какими гостями эти льняные приобретения. А Елена достала. Для отца! Вот как обрадовалась его приезду. Выходит, он самый дорогой человек, самый желанный.