— Какое же мнение, Андрей Петрович? Я не знаю, что такое — скоростники. Да и свои обязанности за эти дни уяснить еще не успел. Извините, но из вашего доклада и из выступлений я не увидел тесной связи этих… скоростников и живой защиты. Мне показалось, что и это собрание… так сказать, формальность. Извините, но так мне показалось… Может быть, потому, что я не вошел еще в курс дела…
Дементьев покраснел. «Напрасно затронул его… Он же прав». Но и отступать на глазах свидетелей не мог. — Вы считаете себя умнее всс-сех?
— Зачем так, Андрей Петрович? Вы спрашиваете мое мнение. Мое… А уж какое оно, умное или не совсем… Пока что я не знаю предмета разговора.
— А поддержать коллектив можете?
Павлу стало обидно оправдываться. В чем виноват-то?
— Я все сказал, Андрей Петрович.
Дементьев нахмурился. При всем честном народе этот… выкаблучивает. Как видно, характерец.
— Когда приедет большое начальство, на совещание позову обязательно. Узнаете, как ставится вопрос. — Дементьев не скрывал раздражения. — Следующим доложит мой замес-с-ститель товарищ Зимарин…
— У меня болит голова, — с места, не вставая, сказал Зимарин. Глаза его смотрели исподлобья. Глаза обиженного и чем-то недовольного человека. — Если можно, избавьте меня.
— Больные должны лежать в постели, — наклонив голову, будто рассматривая красный сатин, заметил Дементьев. — Обойдемся… Предоставляю слово товарищу…
Из красного уголка после совещания выходили медленно. На ступеньках Барумов поймал за рукав Тузенкова.
— Ты чего же не заходишь? Приехал небось вчера еще на это совещание.
Тузенков обрадованно сжал руку товарища.
— Да нет, сегодня утром, с пригородным. Тебе повезло, рабочее место в самих Кузнищах, а меня загнали черт те куда.
— Сам виноват, пораньше прискакал из отпуска, лучший кусок отхватил.
— Да так уж получилось…
Тузенкову было неловко от разговора о его раннем приезде в Кузнищи. Сделал вид, что пропустил слова Барумова без внимания, и неожиданно засмеялся:
— Видел, как Тамочкин извивался, когда Дементьев прижал с отчетом? О-от артист.
— Ты тоже хорош, — Барумов издевательски усмехнулся. — Я, товарищ начальник, одобряю движение… Увидел глубокое содержание вашего доклада… Тьфу! Знаешь ли ты, о чем шел разговор? Не знаешь! Нас с тобой не учили, не знакомили даже с железнодорожными делами. Так зачем кривить душой?
— О-о-о, куда загнул. Люди не дурнее нас с тобой. Ты-то чего выпендривался? Чтоб заметили тебя? Мне мораль читаешь, а сам…
Тузенков запахнул клетчатую полу осеннего пальто, пробежал пальцами по пуговицам. Застегнувшись, даже не взглянул на Павла.
— Думал, по душам поговорим с тобой о работе. А ты… Бывай здоров. Некогда мне.
Поезд от Кузнищ до Сватовки, где размещалась конторка участка Тузенкова, ползет больше часа. Времени не так уж много, но чего не передумаешь.
Неприятно было вспоминать встречу с Барумовым. Земляки, на одной улице в Петровском жили, учились вместе. Хотя не стали друзьями, но все же близкие. За месячный отпуск ни разу не виделись, так что было о чем поговорить. Если б не занозистость Барумова… Не хотелось вспоминать, а все одно из головы не выходил его упрек. Какие у него заслуги, чтобы задирать нос? И все же…
В институте активным общественником был, стипендиатом. В президиумах рядом с профессором сажали. Но ведь то — институт! Кому какое дело здесь, в живой защите, что было у него в институте? Главное, чтобы работал как вол. Главное — авторитет у начальства. Но все же… При чем начальство? Главное — работа. Но зачем Барумов так резко в первый же день… Убеждения? Но разве свои взгляды есть только у него?
Странно получается. Умный человек, а понять не хочет, что татарник, каким бы колючим ни был, все равно коса срежет. Жизнь, как видно, еще научит.
Мысль застопорилась. Всплыл вопрос: надо ли было ему, Тузенкову, на совещании так отвечать Дементьеву? Не лучше ли отмахнуться ото всего, как Барумов?
Нет! Еще этого не хватало… А вообще, к примеру, на совещании было кое-что любопытное. Позади Тузенкова кто-то шушукался, когда Барумов отвечал на вопрос начальника. Одобряли. Пусть исподтишка, пусть не осмелились подняться, но ведь — одобряли! Вот чертовщина какая.
Жизнь фактически начинается заново. Что Барумов, что он, Тузенков, будто выброшены на голое поле. Начинать хочется хорошо, чтобы душе жилось вольно. Но как это сделать, чтобы хорошо?
В окне мелькали стремительные телеграфные столбы. Вагон раскачивало так, что порою казалось: падает, валится на бок. Но кончался крутой поворот, вагон выправлялся и опять торопились мимо нескончаемым частоколом быстрые столбы.